Вернейские грачи

Жюжю обводит глазами сидящих тесным кружком «старейшин». Ох-хо-хо, какой сумрачный вид у Клэр! Она даже не смотрит на Жюжю, своего верного рыцаря!

Корасон копается в каких-то бумажках и показывает их Этьенну. Этьенн не член совета «старейшин», но уже второй день живет в Гнезде, готовится к поездке. Жюжю тоже обещали дать адреса нескольких людей, которых он должен оповестить о собрании. Впрочем, это было тогда, когда Жюжю еще не провинился перед товарищами. Дадут ли ему это поручение теперь?

Жюжю исподлобья глядит на Витамин, на Ксавье. Это Ксавье пожаловался «старейшинам», что Жюжю болтун. Он слышал, как Жюжю сказал о припеве. Что ж, в конце концов ведь это сам Жюжю сочинил песню, имел он право говорить или нет? Вон и Лисси Бойм пришла с Клэр. Что-то она скажет?

Я лежу, на тебя гляжу, Мой синий, усатый жук…

Нет, нет, сейчас не до стихов, сейчас Жюжю чувствует себя подсудимым.

— Он считает, что он поэт и поэтому ему все дозволено, — запальчиво говорит Ксавье, тыкая пальцем в Жюжю, как в неодушевленный предмет. — И он все желает делать один, самостоятельно, не спрашивая нашего мнения. «Отважные» просили передать вам, что мы его за это строго осуждаем.

— Жюжю — известный индивидуалист! — подхватывает Жорж. — Вот послушайте: жил-был в одном городе человек, который хотел…

— Без анекдотов, Жорж, — останавливает его Клэр. — Мы обсуждаем сейчас Жюжю и обсуждаем всерьез. Ксавье, продолжай.

— Он собирался пересказывать американцам содержание «Старого дуба». — Ксавье, видимо, до сих пор не остыл от своего возмущения. — Ему ничего нельзя доверить. Он стал настоящим трепачом. Я еле удержал его…

— Сам-то ты хорош! — защищается Жюжю. — Вспомни-ка свои подвиги в замке! Думаешь, мы забыли?

— Жюжю, я не давала тебе слова, — сурово говорит Клэр. — Ксавье уже ответил за свои, как ты выразился, «подвиги». Он получил выговор от совета… Он и на тебя сердит, потому что сам пострадал от того же…

— Я имею право так говорить, — сказал чуть потише Ксавье. — Мы, «отважные», считаем, что Жюжю не должен выбалтывать чужим наши хорошие тайны. И вообще пускай Жюжю не воображает о себе! — Ксавье с вызовом посмотрел на товарища, его красное перо вздыбилось. — Здесь есть ребята ничуть не глупее.

— Ксавье, ты зарываешься, — Корасон повернулся и устремил синие внимательные глаза на мальчика. — Не по-товарищески говоришь. Стыдно, Ксавье!

Оказывается, Корасон все слышал, хотя со стороны казалось, что он погружен в разговор с Этьенном.

Ксавье вспыхнул, хотел что-то возразить. Его перебила Клэр:

— Я думаю, все ясно. Теперь хотелось бы услышать, что скажет Жюжю о своем втором «самостоятельном» поступке: почему он все-таки пошел в замок, хотя совет был решительно против? Ведь ты же знал, Жюжю, ты отлично понимал, что мог подвести не только нас, но и Мать, и Рамо, и, страшно сказать, даже дядю Жерома, и его товарищей!

Жюжю стоял, теребя в руках какую-то травинку, ни на кого не глядя. У него был упрямый и отсутствующий вид.

— Жюжю, я тебя прошу, — сказала Клэр мягко.

— Ну что вы от меня хотите? — разразился Жюжю. — Да, я пошел в замок! Да, я думал, мне удастся пробраться туда и услышать, о чем будут говорить Фонтенак и его друзья! Я знаю, это запретили и ты, Корасон, и ты, Клэр. И Мать об этом не знала. Но я думал, все-таки будет здорово. Ведь франтиреры и не такие дела совершали. Я тоже хотел…

Голос Жюжю задрожал. Еще минута, и он снова кинулся бы в траву, залился бы тяжкими слезами. Клэр вдруг покраснела до самой шеи. Воспоминание — жгучее, болезненное — укусило ее за сердце. Белый мрамор столика в молочной, распластанная на мраморе птичка в блестящем оперении, взгляд Матери. Взгляд, который мог бы стать каменным, а стал прощающим и справедливым до конца.

Клэр перевела дыхание. Скорей, скорей представить себе, что сделала бы Мать! Что решила бы она в таком случае? Что велело бы ей сердце?

И Клэр сказала:

— Жюжю, конечно, очень виноват. Он не послушался нас, хотел действовать в одиночку. Это не по-товарищески — действовать в одиночку. А ведь Жюжю — «отважный», и он грач… Я думаю, Жюжю сам уже это понял. — Она взглянула на Жюжю, и тот кивнул, не подымая головы. — Но я знаю, — мягко продолжала Клэр, — он не хотел идти против товарищей. Ему, наверное, казалось, что мы слишком осторожничаем. Вот он и отправился в замок и хотел там разыграть какой-то приключенческий роман с прятаньем и переодеванием. Все ему казалось очень простым, а про настоящую жизнь он забыл. Но тут есть такое, что смягчает его вину. — Клэр оглядела «старейшин». — Жюжю сам сказал нам, что был в замке. Он не скрыл этого от нас. Это показывает, что он сначала не понимал своей вины, а когда понял, сразу признался. И вот поэтому я считаю, мы не должны наказывать его слишком сильно. Всё. — И Клэр, разгоревшаяся, взволнованная ничуть не меньше своего подзащитного, замолчала.

Лисси Бойм подняла свою мальчишескую руку.

— Можно, я скажу? Правда, я здесь у вас чужая…

— Ничего не чужая, — перебил Лисси Этьенн, — Такая же чужая, как я! Ребята, вы все знаете, как помогает нам Лисси, — обратился он к грачам. — И с «Тетрадями Мира» и с красками. Мое мнение: она может решать, как все остальные…

— Может! Конечно, может, — закивали «старейшины».

И даже Ксавье, который продолжал подозрительно относиться ко всем приезжим, сказал:

— Может! Эта действительно своя.

— Я тоже думаю, с Жюжю не надо очень по-строгому, — сказала Лисси. — Он сам сознался. И потом он хороший поэт, — добавила Лисси ласково. — Лучшие песни Гнезда я переписала, и все это песни Жюжю.

Клэр, втайне очень обрадованная выступлением Лисси, взглянула на остальных членов совета: что скажут они?

Витамин, волнуясь, как всегда, когда ей надо было говорить при всех, пробормотала, что, конечно, не стоит взыскивать с Жюжю слишком строго, он еще маленький, не всегда понимает, что можно и чего нельзя…

Жюжю слабо усмехнулся: его вовсе не устраивало такое заступничество.

Ксавье не выдержал.

— Меня тогда строго наказали, а Жюжю милуете! Это несправедливо, я протестую!

Попросил слова Корасон.

— Я думаю, Ксавье на этот раз правильно обижается, — сказал он, неторопливо подбирая слова и поглядывая на понурившегося Жюжю. — В самом деле, почему мы с одного взыскиваем, а к другому так снисходительны? Разве Жюжю такой уж младенец, что не может отвечать за свои поступки? — Он повернулся к Жюжю и смотрел на него в упор. — Я думаю, сам Жюжю не хотел бы такой милости. — Жюжю чуть заметно кивнул. — Видите, он тоже так считает. По-моему, будет справедливо, если мы поступим, как тогда с Ксавье: не будем поручать Жюжю некоторое время никаких важных дел. Вот он хотел разносить приглашения на собрание. Думаю, теперь ему не следует поручать этого…