Вернись домой

Я отложил вилку и устало положил руки на стол, уже зная, что хочет мне сказать тот, кто когда-то нас еще зелеными юнцами взял под свою защиту.

– Говори, Билли, – я не смотрел ему в глаза, я не смотрел на свои руки, я смотрел в пустоту, где не видел даже проблеска надежды.

– Так не может дальше продолжаться, – громким голосом пробасил он.

Могучий, широкоплечий, с множеством боев за плечами, он сейчас стоял, ссутулившись, и не верил сам себе, своим словам, своему голосу.

– Вы должны его отпустить, он мучается, терпит ради вас, но мучается, – сглотнув вязкую слюну, уже более решительно сказал он и, положив руку мне на плечо, заставил взглянуть в его такие теплые карие глаза. – Вы должны его убить, только у вас это получится.

– Нет! – мой крик, наверное, слышали во всем замке: так кричат раненые животные, идя на верную смерть, так кричат те, кто теряют все в один миг. – Я не смогу.

А потом я, по-моему, заплакал, и никто из присутствующих в столовой меня не осудил, я только видел, как все вытирают скупые мужские слезы следом.

Еще через неделю я вымылся в своей большой купели и надел праздничную одежду, чтобы проводить своего брата в последний путь – туда, откуда уже не возвращаются.

Уже давно стояла ночь, я приказал зажечь во всем замке магические огни, чтобы больше было света, чтобы эта темнота ушла не только из моего дома, но и из души.

– Пойдем, брат, – я обнял его за шею и, похлопав по мощной груди, направился в сторону леса.

Мы шли медленно, вышагивая плавной поступью. Денли не издавал ни звука, да и я молчал. Что мне сказать брату – что я сейчас его убью, что он не должен сопротивляться? Так он и сам это знал, он шел рядом, покорно, не пытаясь что-то изменить. У большого озера, где мы еще юношами любили купаться, я снял с него ошейник и показал на озеро, мне почему-то захотелось, чтобы он опять засверкал своей белоснежной шерсткой, на которую при свете солнца было больно смотреть.

Он и тут не стал спорить: нырнул с головой в воду и, отфыркиваясь, как неразумный детеныш, принялся сигать в воде, разбрасывая миллиарды капель воды, светящихся от света двух спутников.

Я смеялся, запрокинув голову к небу, а может, рыдал. Я не знаю.

Когда время было на исходе и нам пришла пора прощаться, я почувствовал чудесный запах самки, именно тот запах, который всю свою жизнь искал. Совершенно ничего не понимая, стал еще интенсивнее принюхиваться, а вот брат, ведомый более остро ощущаемыми инстинктами, первым потрусил в направлении запаха. Сперва я заволновался, даже слегка испугался, ведь он хоть немного и сумел вернуть себе разум, все равно далеко отличался от того разумного, кем являлся всю свою жизнь. Но его вел запах, как и меня. Это и его самка, а своей самке зверь никогда не причинит вреда.

На поляне сидела девушка, еще совершенно молоденькая, судя по запаху, едва ли вышедшая из подросткового возраста. Ее густые шелковистые светлые локоны развевал ветерок, а глаза были устремлены к лунам. Мы с братом как завороженные смотрели на это чудо. Тоненький стан, стройненькие ножки, прикрытые причудливой коротенькой тряпицей, и совершенно невероятное свечение кожи. Полностью одурманенные запахом, сперва просто стояли и наблюдали за ней, а потом медленной крадущейся походкой направились к своей самочке.

Я пытался задавать ей вопросы, но получал непонятные ответы, которые меня совершенно озадачивали. Кто она, что тут делает, откуда?

О Богиня! Я возносил благодарственные молитвы за свое и брата спасение, за то, что не оставила своих детей, за то, что не сделала меня братоубийцей.

Когда эта невероятная девушка принялась ласкать и гладить Денли, нисколечко его не боясь, я просто обмяк рядом с ней, пытаясь не растечься лужицей. Мой брат мурчал, призывая свою самочку все сильнее, а она и не думала отстраняться. Мне тоже захотелось, чтобы она дотронулась до меня. Но она, потрясающе улыбнувшись, приказала мне превратиться тоже в барса, чтобы она могла посмотреть и на моего зверя.

Конечно, я тут же все выполнил, она имеет право его увидеть, ведь самке позволено все. То, как и где она нас с братом ласкала, мне было сложно осознавать, потому что возбуждение накрыло такой лавиной, которую я не скоро смогу разгрести.

А потом она сама предложила нам пожениться. На миг и я, и мой брат замерли, ведь, зная нас не больше часа, она уже согласна на единение – это просто запредельное счастье. Все самки заставляют годами ухаживать, добиваться, одаривать подарками. Да я и был готов на это – и на что угодно, только бы чувствовать ее запах рядом. А она сама предложила.

Немедленно перекинувшись обратно в человека, я тут же ей подставил свою шею – пусть ставит метку, потому как я уже не уверен, что если бы она сама не предложила, то не ползал бы перед нею на коленях, моля об этом.

Какое-то время она сомневалась, я и мой брат замерли, не решаясь как-то повлиять. Но потом она отбросила все сомнения и укусила меня. О Богиня! Как же это было сладко, я чуть было не излился себе же в брюки. Было сложно сдержаться, а когда она уже зализывала метку, то я дрожал, как младенец, первый раз ощутивший тепло.

Денли! Я улыбался брату, который, окончательно придя в себя, тоже подставил ей свою шею для укуса. Малышка не думала, ее вели инстинкты, как и нас. И она так же, как и меня, укусила брата, выпив его крови. Было видно, как она наслаждается, как сходит с ума от своих самцов, а мы улыбались друг другу, не веря, что нашли ее.

Когда она зализала брату метку, мы, переглянувшись, впились и в ее шейку, пробуя вкус крови, чтобы привязаться, окончательно ставя и на ней свои метки. Как же это было сладко – она невообразимо вкусная, желанная, нужная и такая бесконечно родная!

Похоже, с одновременно поставленными метками мы немного заигрались, потому как наша малышка потеряла сознание. Но мы чувствовали, испив ее крови, что с ней все в порядке, просто переутомилась и спит. Улыбаясь, стали зализывать свои метки, а потом и метки друг друга, чтобы быстрее зажили и не приносили этой хрупкой самочке дискомфорта.

– Ну здравствуй, Алан, – улыбнулся мне брат, притягивая к себе за шею и прижимаясь к моему лбу своим. – Ты сильно рисковал, подходя к моему обезумевшему зверю.

– Я знаю, брат, – я тоже его держал за сильную и такую крепкую шею. – Но я не смог бы жить без тебя.

Мы одновременно посмотрели на спящую девочку, которая удобно разместилась на наших коленях, придерживаемая нашими свободными руками.

– Значит, она спасла нас обоих, – брат рассматривал точеное личико малышки, черные бровки идеальной формы, пушистые, словно веера, реснички, аккуратный небольшой носик и пухлые розовые губки, сейчас немного приоткрытые, словно ждущие поцелуя.

Денли, словно завороженный, облизнулся, но мне не хотелось его останавливать: все же она теперь жена и мы имеем право на ее тело.