Верноподданный (Империя - 1)

Дидериху стало ее жалко.

– Я, разумеется, хотел сказать, что вы очень похорошели.
– И он посмотрел на ее рыжие волосы, выбившиеся из-под шляпы; оттого что она похудела, они казались еще более густыми. Разглядывая Агнес, он думал о пережитых унижениях, о том, как изменилась его жизнь. Он вызывающе спросил:

– Ну, а как поживает господин Мальман?

Агнес презрительно скривила губы.

– Вы его помните? Если бы я его встретила, я прошла бы мимо.

– Да? Но у него теперь бюро патентов, он мог бы отлично жениться.

– Что ж из того?

– Ведь раньше вы им интересовались?

– С чего вы взяли?

– Он всегда делал вам подарки.

– Я бы предпочла их не принимать, но тогда...
– Она смотрела на дорогу, на прелую прошлогоднюю листву.
– Тогда я не могла бы и от вас принимать подарки.

Она испугалась и замолчала. Дидерих понял, что свершилось нечто важное, и тоже онемел.

– Стоит ли говорить о такой безделице? Немного цветов...
– наконец выдавил он из себя. И в новом порыве возмущения бросил: - Мальман подарил вам даже браслет.

– Я никогда его не ношу, - сказала Агнес.

У Дидериха вдруг забилось сердце, он с трудом выговорил:

– А если бы этот подарок был от меня?

Молчание; он не дышал. Она чуть слышно произнесла:

– Тогда носила бы.

Она вдруг прибавила шагу и больше не проронила ни слова. Подошли к Бранденбургским воротам, увидели на Унтер-ден-Линден грозный наряд полиции, заторопившись, прошли мимо и свернули на Доротеенштрассе. Здесь было малолюдно. Дидерих вновь замедлил шаг и рассмеялся:

– Если вникнуть, это невероятно смешно. Все, что Мальман вам дарил, покупалось на мои деньги. Он отбирал у меня все, до последней марки. Я был еще совсем наивным юнцом.

Они остановились.

– О!
– произнесла она, и в ее золотисто-карих глазах что-то дрогнуло. Это ужасно. Можете вы мне это простить?

Он покровительственно улыбнулся. Дело прошлое. Недаром говорится: молодо-зелено.

– Нет, нет, - растерянно твердила Агнес.

Теперь самое главное, сказал он, как ей добраться до дому. Здесь тоже все оцеплено, омнибусов нет как нет.

– Мне очень жаль, но вам придется еще побыть в моем обществе. Кстати, я живу неподалеку. Вы могли бы подняться ко мне, - по крайней мере, были бы под крышей. Но, конечно, молодой девушке трудно на это решиться.

В ее взгляде по-прежнему была мольба.

– Вы так добры, - сказала она, учащенно дыша.
– Так благородны.
– Они вошли в подъезд.
– Я ведь могу довериться вам?

– Я знаю, к чему обязывает меня честь моей корпорации, - объявил Дидерих.

Идти надо было мимо кухни, но, к счастью, там никого не было.

– Снимите пальто и шляпу, - милостиво сказал Дидерих.

Он стоял, не глядя на Агнес, и, пока она снимала шляпу, переминался с ноги на ногу.

– Пойду поищу хозяйку и попрошу вскипятить чай.

Он уже повернулся к двери, но вдруг отпрянул, - Агнес схватила его руку и поцеловала!

– Что вы, фрейлейн Агнес, - пролепетал он вне себя от испуга и, точно в утешение, обнял ее за плечи; она припала к нему. Он глубоко зарылся губами в ее волосы, ему казалось, что теперь это его долг. Под руками Дидериха она задрожала, забилась, точно под ударами. Сквозь прозрачную блузку он ощутил влажное тепло. Дидериха бросило в жар, он поцеловал ее в шею. И вдруг ее лицо придвинулось близко-близко: полуоткрытый рот, полуопущенные веки и никогда еще не виданное им выражение; у него закружилась голова.

– Агнес, Агнес, я люблю тебя, - сказал он, словно изнемогая от глубокого страдания.

Она не ответила; из ее открытого рта толчками вырывалось теплое дыхание, он почувствовал, что она падает, и понес ее; ему чудилось, что она вот-вот растает у него на руках.

Потом она сидела на диване и плакала.

– Прости меня, Агнес, - просил Дидерих.

Она взглянула на него мокрыми от слез глазами.

– Я плачу от счастья, - сказала она.
– Я так давно жду тебя. Зачем? спросила она, когда он начал застегивать ей блузку.
– Зачем ты прикрываешь мне грудь? Разве я уже не нравлюсь тебе?

– Я отлично понимаю, какую взял на себя ответственность, - сказал он на всякий случай.

– Ответственность?
– переспросила Агнес.
– На ком же ответственность? Три года уже, как я люблю тебя. Ты этого не знал. Это судьба!

Дидерих, который слушал, засунув руки в карманы, подумал, что это судьба легкомысленных девушек. И все же он испытывал потребность вновь и вновь слушать ее заверения.

– Значит, ты и вправду меня, одного меня любила?

– Я чувствовала, что ты мне не веришь. Какой это был ужас, когда я поняла, что больше тебя не увижу, что всему конец. Да, ужас. Я хотела тебе написать, пойти к тебе. Но у меня не хватило духу, - ведь ты меня не любил. Я так извелась, что папа увез меня из Берлина.

– Куда?
– спросил Дидерих.

Но Агнес не ответила. Она опять притянула его к себе.

– Будь добр со мной. У меня никого, кроме тебя, нет!

Смущенный Дидерих мысленно ответил ей: "Немного же у тебя есть". С той минуты, как он получил доказательство ее любви, Агнес упала в его глазах. Он говорил себе, что девушке, которая решилась на такой шаг, нельзя по-настоящему верить.

– А Мальман?
– ехидно спросил он.
– Кое-что все-таки между вами было...

Она выпрямилась и застыла с выражением ужаса на лице.

– Ну, хорошо, хорошо, не буду больше, - заверил Дидерих и попытался успокоить ее: он, мол, и сам поглупел от счастья и никак не придет в себя.

Она медленно одевалась.

– Твой отец, наверно, очень беспокоится, не знает, куда ты запропастилась, - сказал Дидерих.

Агнес только пожала плечами. Одевшись, она еще раз остановилась в дверях, которые он распахнул, и окинула комнату долгим боязливым взглядом.

– Быть может, - прошептала Агнес, как бы разговаривая сама с собой, - я никогда больше не вернусь сюда. У меня предчувствие, что сегодня ночью я умру.

– Что ты? Почему?
– спросил он, неприятно пораженный.

Вместо ответа она еще раз вся тесно приникла к нему, словно срослась с ним. Дидерих терпеливо ждал. Наконец она отстранилась, открыла глаза и сказала:

– Пожалуйста, не думай, что я чего-то требую от тебя. Я полюбила тебя, и будь что будет.

Он предложил ей сесть в экипаж, но она хотела пойти пешком. По дороге он расспрашивал ее о родных и общих знакомых. Только на Бель-Альянсплац в нем шевельнулось беспокойство, и он хрипло проговорил: