Верность

Так шло время. Естественно, на танцы я не ходила, считала, что не солидно учительнице ходить на танцы. Но зато посещала кино. Знакомыми как-то не обзавелась там, всё-таки, сам знаешь, казаки не любят иногородних. В кинотеатрах, правда, молодёжь знакомилась, не приставали, но оказывали какие-то знаки внимания. В одной компании выделялся мужчина, ему уже было где-то двадцать семь– двадцать девять, Степаном звали. Он всё под Стеньку Разина косил. Он стал мне уделять внимание, пытался меня из кино провожать. Но он мне совершенно не нравился. Иногда, когда я утром выходила, на пороге лежали цветы. Степан меня пытался из школы встретить, чтобы проводить, уделял мне, таким образом, много внимания. Но это было безответно.

Иногда меня приглашали на свадьбы. Большей частью знакомые учителя и их родственники. Я приходила, но, правда, только в первый день. Уходила пораньше, когда уже начинали плясать и прочее, на второй день я не приходила, потому что в это время гости уже начинали чудачить, как это обычно бывает. Иногда получается смешно, а иногда и вовсе грубо. Особенно мне не нравилось, как с тёщей и тестем поступают на этих свадьбах. Но ничего не поделаешь, это традиция. Но я уходила, не хотела всё это наблюдать.

Так протекала жизнь. Как-то после свадьбы, когда на второй день я не пришла, ко мне вечером постучался Степан:

– Майя, Майя, очень срочно надо.

Я открываю дверь, а там целая толпа в пять человек во главе со Степаном. Все подвыпившие, весёлые, бодрые. Степан говорит, что так, мол, и так, мы решили устроить свадьбу.

– Очень хорошо, а почему вы ко мне пришли? – спрашиваю я его.

– Как почему?! Мы прямо сейчас и устроим свадьбу.

– Да здесь вроде бы и не с кем!

– Ты невеста, я жених, вот сейчас будет свадьба.

– А чего? Кровать хорошая, вот и будет на кровати свадьба, а мы, свидетели, если надо – и свечку подержим, – затараторили его дружки. Уж если наш атаман не справится, мы ему не позволим за борт бросать, мы поможем. Вон нас сколько, казаков, так что не стесняйся, можешь раздеваться, мы и отворачиваться не будем. Готовься к свадьбе!

Я вначале думала, что это просто грубая шутка.

– Уходите отсюда! – говорю им.

– Ну, если мы пришли, то зачем мы будем уходить?

– Давай я помогу тебе раздеться, – предложил Степан.

Я ему так «помогла», что он скрутился, схватился за своё одно место, чтобы не давать поводов двоим другим, я одного в голову, а другого в печень ударила. Когда и эти свалились, то оставшиеся двое опешили.

– Да я тебя сейчас! – закричал Степан и бросился на меня. Замахнулся, а я ему руку вывернуть успела. Он заорал, а я ему говорю:

– Что-то не похоже, чтобы Стенька Разин кричал. Его даже когда за ребро вешали, и то ни звука не произнёс, а ты, атаман? Прикажи своим холуям, чтобы они этот мусор отсюда забрали и уметались, иначе лягут тоже здесь в ряд.

Я отпустила руку так, чтобы он мог говорить.

– Возьмите их, – проговорил он.

Те кое-как подняли своих дружков. У того, которому по голове попало, кровь из носа течёт и изо рта. Кому по печени попала, тот вообще ртом дышит, не может разогнуться.

Эти двое их вытащили, а я Степана держала за руку. Он у меня на цыпочках, на пальчиках стоял, потом я его повела к двери, открыла дверь и говорю:

– Если ещё раз ты или кто-то из твоих друзей перешагнёт порог моего дома или камень в окно бросит, то все будут уроды. А чтобы ты запомнил, вот тебе!

Короче, я вывернула руку ему из сустава так, что порвались связки, он потерял сознание, а я его вытолкала. Он в клумбу, как мешок, и упал.

Я закрыла дверь, выключила свет и попыталась успокоиться. Потом стала смотреть в окно. Те двое подбежали, взяли Степана, отволокли его немного. Один куда-то отбежал, и немного погодя приехала скорая помощь, и всё улеглось. Я всю ночь не сомкнула глаз – так меня трясло.

Утром кое-как пошла на работу, у меня были первые уроки. После второго урока я зашла в учительскую, а там мне говорят:

– Ой, Майя, ты слышала, что случилось? Ты знаешь, что нашего атамана Стеньку-то изуродовали, да ещё двух человек изуродовал какой-то детина двухметрового роста. Мальчики шли, гуляли, а он налетел. Ты знаешь, это недалеко от твоего дома, не твой ли приятель изуродовал трёх казаков? Одному, понимаешь, печень разбил, ему всю ночь операцию делали, а второму челюсть поломал, зубы вылетели у него. А Стеньке руку вообще вывернул и связки порвал, говорят, чёрт те что! Не твой ли знакомый был? Говорят, два метра, здоровый детина, ужас как избил.

Я кое-как сдержалась.

– Да, интересно, а я и не слышала.

– Ну, как же, скорая помощь их забирала недалеко от твоего дома.

Короче, кое-как я отнекалась, что я ничего не знала и не видела, а у самой внутри всё трясётся: уж не переборщила ли я, когда с ними так обошлась? На следующий день в школу начальник милиции пришёл, о чём-то разговаривал с директором. У меня заканчивался третий урок, потом должен был быть перерыв, но ко мне подошёл директор и тихо сказал:

– Зайдите ко мне в кабинет, – а сам пошёл в другую сторону.

Я зашла в его кабинет, за столом сидел майор милиции, пожилой уже человек, я не знаю, сколько ему лет на самом деле, на вид я бы ему дала лет пятьдесят. Он вежливо поздоровался и сказал, обратившись ко мне, что был такой позавчера случай ночью, недалеко от моего дома, какой-то мужчина нанёс тяжёлые увечья трём людям, случайно, не мой ли знакомый? Я сказала, что знакомых таких не знаю, нет у меня здесь знакомых, которые уродовали бы людей.

– А к вам никто не приезжал?

– Нет, ко мне никто не приезжал.

Он очень внимательно смотрел на мои руки, мне хотелось их убрать почему-то.

– Извините, Майя Александровна, что я задаю такие вопросы, но мы потом ещё поговорим.

Прошло несколько дней. Я как всегда пришла из школы домой, пообедала и уже где-то к вечеру слышу какой-то шум на улице. Я сначала не придала этому значения, потом слышу, что шум усиливается. Я вышла и увидела, что недалеко от меня горит дом. Ты знаешь, в то время было очень много домов с соломенными крышами, так вот этот дом тоже был с соломенной крышей. Я знала хозяев, довольно интересные люди были. У них была трёхлетняя девочка, иногда она ко мне заходила, я с ней любила немного поболтать. Это не то, что сейчас, детей никуда не отпускают. Тогда в станице дети трёхлетнего возраста были сами себе хозяева.