Вернуть престол

Рядом с ней он робел, терял всю свою лихость, становился слабым. Но уже и не представлял, что может жить без Милки.

Они долго пробирались в Москву, именно тут решил обосноваться Егор. Парень и девушка разговаривали, они смотрели за братом Милки, Демьяхом, жгли костер и смотрели друг на друга сквозь отблески огня. А потом Милка купалась, она сильно хотела смыть с себя позор, чтобы начать новую жизнь, а Егор украдкой подглядывал и, казалось, не моргал. Как у них произошла близость, оба так не поняли, туман застил глаза и вот… они уже тяжело дышат в объятьях друг друга и не могут более пошевелится от стыда и страха, что наваждение их накрыло с головой.

Но Егор учился быть с Милкой мужем и не потакать бабе, а Милка училась слушаться Егора во всем и казаться глупее, чем есть на самом деле, чтобы только во всем соглашаться и угождать своему мужчине. Она уже и не чаяла, что может быть все по чину, совести и наряду, но вот предложил Егор венчаться и Милка не могла скрывать свое счастье.

— Любы мой! Как ты скажешь, так и буде, токмо об одно молю тебя, пусчай Демьях живет с нами, я справлюсь и с ним, и тебя обихожу, — Милка смахнула слезу.

— Я уже сказал, и слово мое крепкое, что сын он мне! — гордо, выпучив грудь, сказал Егор.

— Спаси Христос! — сказала Милка.

— Токмо еще одно сделать повинно — крестить Демьяха. У вас в деревне церквы не было, ты сама говорила, что крестили его, как могли, бабы деревенские. Так что, окрестим. Я уже сговорился, и крестным нам станет Матвей Авсеев сын, да Ульяна-Колотуша, — говорил Егор по аккомпанемент всхлипываний и завываний Милки, она рыдала от своего счастья.

Прибыв в Москву, молодая, почти что семья, два дня скиталась по стольному граду, ночуя на постоялых дворах, благо денег было более чем много, столько, что часть закопали по дороге к Москве. Но нужно же было как-то осваиваться. Вот и повстречали они Ульяну, которую прозывали Колотуша, она и посоветовала обратиться к Матвею, чьего отца убили ранее. Ляхи, что есть дом, который пустует от того, что хозяйка в монастырь ушла.

Вот и отправился Егор и не прогадал. Ему очень понравились люди, которые жили сообща и часто делились друг с другом и новостями, и хлебом, если нужда была. Оказывается, на Руси есть еще места, где не ждешь постоянного набега, а живешь, вдыхая жизнь полной грудью.

— Помогите! Люди добрые! — послышался крик.

— Это голос Ульяны! — всполошилась Милка и покраснела от того, что позволила себе подумать плохо.

В миг, когда Милка поняла, что кричит Колотуша-Ульяна, девушка испугалась, что у Демьяхи не будет крестной матери. А нужно было подумать, как помочь будущей крестной.

— Будь здесь и никуда не выходи! — повелел Егор, а сам забежал в дом, быстро обул сапоги, опоясался поясом с саблей.

— Нет! — запротестовала Милка, расставляя руки, заплакал, игравший в сторонке, на сене, Демьях.

— Отступи, баба! — потребовал Егор, одергивая руки Милки, потом остановился, развернулся и с жаром поцеловал в губы любимую. — Я вернусь!

Улица оживала, все услышали, как кричит Колотуша, которую очень любили и которая была своего рода главной достопримечательностью квартала и тем человеком, вокруг которого объединяются все добрые люди.

— Мама, иди в дом! — требовал Матвей от своей матери на правах пока еще главного мужчины в семье.

— Да, что хошь делай апосля, но я не пойду. Авсея лишилась, рядом с тобой встану, кабы меня рубили, но не тебя! — в истерике кричала Марья.

— Лучше к дядьке Никифору сбегла, дабы он помог, — рассудительно говорил тринадцатилетний Матвей, Авсеев сын. — Что, думала не ведаю я о том, что он сговориться о тебе со мной собирается? Токмо не признает мое старшинство в семье?

— Так четырнадцати годков еще нет тебе, то я признала, как голову семьи, а стрелецкому десятнику не по чину… — оправдывалась, раскрасневшаяся Марья, которая даже не догадывалась, что ее сын в курсе личной жизни матери.

Хотя какая там личная жизнь, так, только сговорились, что были бы не против сойтись.

Ничего более не говоря, Марья побежала к дому Никифора-десятника.

— А, ну, охолони! — кричал стрелец, самый старший из пятерки, что пришла арестовывать Колотушу.

— Ты, стрелец, расскажи людям, почто Ульяну Никитишну, вдову стрелецкую, уводишь!? — потребовал Ермолай, которого уже поддерживал Митька-сирый.

— Отступи, говорю! — уже кричал стрелец.

— Служивый, ты сам-то охолони! — дерзко потребовал Егор, уже прибежавший на шум.

Милка в это время, глядя на происходящее в щель в заборе, громко молилась Богу.

— А ты пошто с сабелькой? Да ешо и булатной? — удивился один из стрельцов, позабыв про Колотушу.

— То отцовская сабля и я вложу ее, не желаю кровь лить, — сказал Егор и покорил себя, что извлек клинок.

— Ты мне ея отдай! По воле царя, неможно оружие носить, коли не дворянин, или из детей боярских,- чуть закатив глаза, вспоминая формулировки царского указа, говорил стрелец.

— Что тут делаете? — прозвучал зычный, грозный голос Никифора-десятника.

Десятник пришел, да не один, а со своим десятком. Еще вчера пришел приказ всем стрельцам собраться и изготовится к бою. Ранее Никифора не взяли в поход, как оказалось, к Димитрию Ивановичу в Тулу. Стрелец решал свои торговые дела и не поспел к выходу Третьего стрелецкого разряда, головой которого был Данила Юрьевич Пузиков. Вот и оставался Никифор вроде, как не службе, да не приписан к иному разряду. А ведь должен был стать уже полусотенным головой.

— А ты чей такой будешь, какого разряду? — спросил стрелец, глядя на десяток бравых стрельцов, что были в полной готовности к бою.

— Это ты мне скажи! Не видал я ранее тебя! — Никифор рассматривал незнакомых ему стрельцов.

Не так, чтобы много оставалось в Москве стрельцов, чтобы Никифор, претендующий стать и полусотенным головой, не знал десятников.

— Со Старой Русы мы, по повелению государя прибыли седмицу тому, — глядя на решительность и единение стрельцов и московских людей, десятник стрелецкого полка из Старой Русы, Иван Стрелый, не хотел обострения. — Я, мил человек, по приказу. Сказано бабу Колотушу взять за крамолу, что она сеет, вот и берем.

Никифор посмотрел себе за спину, состроив виноватое лицо. Если стрельцы действуют по приказу, то он, служивый человек, ничего и не может сделать.

— За что, токмо за досужие бабьи сплетни? — спросил Никифор.

Разговору двух десятников-стрельцов никто не мешал. Это говорили представители власти, те, кто имел право и применить оружие.

— Подметные письма собирала, да читала их, — объяснил Иван Стрелый.

— Так чего ж, десятник, ты на Лобном месте не взял тех служивых, что всем людям громко читали крамольные письма? — сказал Никифор и задумался. — А сколь они крамольные? Кто ж уже разберет где правда, а где и лжа. Ты отпусти Ульяну. Недосуг нынче с ней возиться. Димитрий Тульский уже недалече от Ходынского поля. Всех стрельцов собирают.