Вернуться домой

— О, да ты не спишь, вот и отлично! Вставать не надо, просто сядь в постели и сними рубашку, мне надо тебя осмотреть и послушать.

Военврач присела на краешек ее постели. Прослушивала и простукивала она девушку очень долго. Поворачивала ее и так, и эдак с весьма озабоченным выражением на лице. Наконец закончила осмотр.

— Все, красавица, надевай рубашку и ложись.

Повернулась к хозяйке дома.

— А вот тут похуже дело обстоит. В легких еще слышны хрипы. Слабые, но есть.

Подтянула к себе санитарную сумку. Порывшись в ней, извлекла горсть небольших бумажных упаковочек. Протянула их фельдшерице со словами:

— Еще неделю не вставать с постели. Утром после сна — один порошок, вечером перед сном — еще один.

Повернулась к девушке, сделав строгое лицо, спросила:

— Все понятно? Не забывай, что ты теперь не одна.

За оконным стеклом раздался скрип снега, а затем бухающие шаги на крыльце.

— Это уже за мной… Я сейчас!..

Женщина вскочила и, прихватив сумку, быстро вышла в сени. Что она говорила шоферу, не было слышно, но, открывая дверь уже в комнату, крикнула ему в спину:

— Только давай бегом, ехать уже пора, нас и так, наверное, потеряли.

Вернулась в комнату и продолжила:

— Сейчас приедем в город, я позвоню коменданту. Подполковник — мой бывший пациент. Жизнь я ему в госпитале спасла, а вот руку — не получилось. После выписки его оставили на должности коменданта города. Кстати, он тоже ленинградец. Обязательно поможет и все сделает. Расскажу ему про вас, он пошлет запрос, куда, в какой город эвакуировали ваш садик. Потом выпишет вам все проездные документы и посадит на поезд.

Услышав скрип снега под ногами возвращающегося солдата, сказала, обращаясь к Катерине:

— Возьми клочок бумаги и напиши мне все ваши данные подробно.

Вышла опять в сени навстречу шоферу. Вернулась буквально сразу с вещевым мешком в руках. Бухнула его на стол и начала развязывать тесемку. Обернулась в сторону девушки, застывшей с карандашом в руке над листком бумаги.

— Давай-давай, пиши, не отвлекайся, у меня времени нет, давно уже должна быть в госпитале.

Наконец узел тесемки распустился. Рывком выдернула из мешка армейскую фляжку и протянула фельдшерице.

— Здесь спирт, разбавь немного водой и растирай ей грудь и между лопатками, перед сном укутай — и спать.

— Вот спасибо, это уж я смогу. Обязательно сделаю.

И увидев, как из мешка одна за другой вывалились на стол две буханки хлеба и еще что-то в белой тряпице, протестующе подняла руки. Но военврач не дала ей и рта раскрыть. Резко, по-военному, скомандовала:

— Молчать! Не перечить мне!

И уже более спокойно:

— Я же говорю, нет у меня времени на разговоры.

Прихлопнула левой ладошкой по свертку в белой тряпице:

— Здесь сало.

Правой рукой уже извлекала из мешка еще один небольшой сверточек и, грюкнув им об стол, добавила:

— А это сахар.

Улыбнувшись навстречу детским глазенкам, закончила:

— Они уж, поди, забыли, что это такое.

Обращаясь к хозяйке дома:

— Пока запросы и бумаги будут ходить туда-сюда, дней десять пройдет, не меньше. Вот и подкормите за это время ребятню, да и девушка уже подлечится, тогда и ехать можно.

Понурив голову, фельдшер тихо спросила:

— А если они со мной останутся, неужели нельзя? Мне-то бог своих не дал, а тут сразу трое было бы.

Четыре пары глаз ждали ее ответа. Она растерялась. Может быть, впервые за это военное время. Молчала, а руки лихорадочно пытались завязать узел на пустом вещмешке, он, проклятый, никак не завязывался. Но собралась и постаралась ответить, объяснить как можно мягче:

— У них же есть родители, они будут слать письма в адрес детского сада, искать детей. Сейчас же никто толком не знает, где они находятся. Так нельзя, попробуйте поставить себя на их место.

Хозяйка дома унылым голосом, тихо ответила:

— Да, я понимаю все.

Военврач заторопилась. Надо было как-то сворачивать этот тяжелый разговор. Обернулась к девушке:

— Что, красавица, закончила с письмом?

Катерина протянула ей наполовину исписанный тетрадный листок. Врач быстро пробежала по нему глазами.

— Вот и отлично, вроде все, что нужно, есть.

Сунула листок в нагрудный карман халата. В одной руке — пустой вещмешок, другой подхватила с лавки полушубок и остановилась на мгновение в центре комнатенки.

— Целоваться и лить слезы не будем, всем болящим выздоравливать.

Перевела взгляд на малышей и, смеясь, обратилась к ним:

— А вам наедать мордашки и слушаться старших.

Уже стоя в дверном проеме, обернулась:

— И чтобы во все последующие годы всех вас беды обходили стороной…

Шагнула за порог. Хозяйка дома успела ответить ей:

— Тебе того же, милая!

Быстро перекрестила исчезающую в сумраке сеней спину военврача. За окном проскрипели по снегу быстро удаляющиеся шаги, а затем донесся звук мотора отъезжающей машины.

Прошло не менее десяти дней. За это время усилия фельдшерицы не пропали даром. Катерина окончательно поправилась. Женщина в буквальном смысле слова — поставила девушку на ноги.

Детишкам гулять на улице было не с кем. Село небольшое, да еще в ближнем тылу. В домах оставались одни старики да старухи. Зато соседская веселая дворняжка с удовольствием составила детям компанию в их играх. Теперь, когда они возвращались в дом с улицы, на их щечках уже можно было увидеть проступающий румянец. Особенно хорошо он просматривался на белокожем личике девочки. События той страшной ночи на Ладоге никто в доме не вспоминал. Дети, скорее всего, потому, что толком тогда ничего и не успели понять, ведь они в тот момент дремали, прижавшись к тете Кате. Сама Катерина постоянно отгоняла от себя память о тех минутах ужаса. Но так и не смогла отогнать, забыть на протяжении всей жизни.

За заботами, приятными хлопотами вокруг ребятни отошли куда-то далеко, почти позабылись бабьи болячки и недомогания — пожилая фельдшерица чувствовала себя помолодевшей лет на пять, не меньше. Но это все днем. А ночью, когда все уже спали, она лежала с открытыми глазами. Тоска, страх перед неумолимо подкатывающимся одиночеством брали над женщиной верх, она беззвучно плакала, засыпая под самое утро. Именно ночью очень сильно ныло сердце, предчувствуя разлуку. И оно, вещее, женщину не обмануло…