Вернуться в Портленд

Книг я не трогал, лишь рассматривал корешки, не решаясь нарушить чужой порядок.

Я понимал, что меня тут лишь терпят, поэтому старался существовать невидимо, не оставлять следов пребывания.

Но еще больше, чем тихая квартира, мне понравилась сама Москва.

Столица конца семидесятых разительно отличалась от нынешней клоаки, кишащей армянскими рестораторами и украинскими проститутками.

Это был дружественный город, располагающий каждым проулком.

Даже Арбат еще не превратился в полуторакилометровый публичный дом; он оставался обычной улицей – с тротуарами и мостовой, с грохотом проезжающих грузовиков.

Все то было очень, очень давно – не просто в минувшем веке, а в прошлом тысячелетии.

Мало кто помнит прежние черты.

Сейчас я не знаю, каким образом оплачивается проезд в метро.

Тогда поездка стоила пять копеек; монеты разменивали автоматы, грохочущие в наземных вестибюлях.

Несколько дней назад какая-то бабка, стоящая передо мной в кассе «Пятерочки», выронила из кармана пригоршню монет.

Они рассыпались с глухим стуком, словно высохшие черепашьи какашки.

Впрочем, все российское ассоциируется у меня с какашками, но сейчас не о том речь.

Эпизод всколыхнул давнюю память.

За две недели, проведенные в Москве, я свыкся с городом, узнал столичные привычки.

Спускающиеся на эскалаторе любили похулиганить: запускали пятак по направляющей поручня таким образом, чтобы он докатился до низа и упал на мраморный пол.

Тот медный звон был приятнее, чем колокола нынешних новодельных церквей.

Конец ознакомительного фрагмента.