Версаль. Мечта короля

Шевалье почувствовал на себе сердитый взгляд Филиппа.

– Я что-то ляпнул невпопад? Ладно, не дуйся. Лучше расскажи, как здоровье нашего короля?

Филипп то сжимал руки в кулаки, то снова растопыривал пальцы. Похоже, он хотел что-то сказать, но не решался.

– Давай поговорим, – предложил Шевалье, поворачиваясь к Филиппу. – К чему вся эта секретность?

Филипп подошел к столу, схватил недопитый бокал и вдруг бросил на стол. Вино растекалось по поверхности, красное как кровь.

– Поклянись мне, – потребовал он у Шевалье.

– Клянусь жизнью моего отца.

– Твой отец умер.

– Тогда жизнью матери.

– Не паясничай!

Шевалье шагнул к Филиппу, взял его за руку:

– Мне больно видеть тебя в таком состоянии. Я могу хоть чем-то тебе помочь?

– Я же сказал: поклянись. То, что ты услышишь от меня, не должно становиться достоянием ничьих ушей.

Шевалье приложил руку к сердцу:

– Клянусь своей жизнью.

Филипп окунул палец в пролитое вино.

– Мой брат очень болен, – тихо сказал он.

– Я всегда говорил, что из тебя получился бы замечательный король.

– Прекрати! – сердито сверкнул глазами Филипп.

– Неужто все так серьезно? Боже мой.

– Людовик смертельно болен. Если он умрет, меня назначат регентом.

– Прости, друг. Я и понятия не имел.

Филипп схватил Шевалье за воротник камзола:

– Никому ни слова! Настало время испытаний, но я знаю, что с твоей поддержкой смогу преодолеть любые трудности.

– Конечно… Какая ужасная новость. Мне ее нужно как-то переварить. Пойду прогуляюсь. Идем вместе.

– Я не пойду, – покачал головой Филипп. – Мне надо… подумать.

Шевалье велел слуге, стоявшему у двери, принести его плащ.

– Как хочешь, – сказал он Филиппу, нежно потрепав того по щеке. – Я всегда молюсь о нем. И о тебе тоже.

Слуга помог Шевалье одеться. Он уже выходил, когда Филипп окликнул его:

– Ночью ты сказал одну фразу: «Близится буря». Что ты имел в виду?

Шевалье обернулся. Их глаза встретились.

– Я что, говорил такое? Должно быть, сболтнул спьяну.

В спальне короля витал тяжелый, зловонный запах болезни. Филипп Орлеанский невольно зажал нос. Все, кто находился в комнате, стояли у стены, беспомощно наблюдая, как Людовик мечется в своем беспокойном, лихорадочном сне. Для Филиппа это зрелище было особенно тяжелым. Никогда еще он не видел брата таким хрупким и беззащитным.

Вскоре пришел Роган и попросил разрешения подойти к королю. Бонтан покачал головой:

– К его величеству сейчас может приближаться только его врач.

Роган не спорил.

Прошло еще несколько томительных минут.

– Где же его врач? – не выдержал Филипп.

– Отправился за лекарством, – ответил Бонтан.

– А где вообще живет этот эскулап? В Марселе? – все более распалялся Филипп.

Он решительно шагнул к постели. Роган попытался его удержать, и Филипп пронзил его испепеляющим взглядом.

– У моего брата не проказа, – злобно бросил Рогану Филипп.

– Это небезопасно, – сказал Роган.

Теперь взгляд Филиппа был холоден как лед.

– Не забывайте, с кем вы разговариваете, – бросил он другу детства Людовика.

Подойдя к постели, Филипп осторожно взял брата за руку и прочел краткую молитву. Людовик вздрогнул. Его глаза с усилием открылись. Он подал знак, чтобы Филипп наклонился, и прошептал брату на ухо:

– Пусти серп твой и пожни, потому что пришло время жатвы, ибо жатва на земле созрела [10] .

10

Откр. 14: 15.

Филиппа прошиб холодный пот. Он достаточно хорошо знал Библию. Брат неспроста выбрал эти слова из Откровения Иоанна Богослова. Дальше шло повествование о крови, смерти и апокалипсисе. Филипп растерянно потрепал брата по плечу, успокаивая не столько Людовика, сколько себя.

Генриетта, Мария Терезия, Лувуа, Фабьен и Кольбер находились во внешних покоях, ожидая, когда их допустят к королю. Кольбер, только сейчас заметивший округлившийся живот Генриетты, осторожно произнес:

– Мадам, вам в вашем положении не стоило сюда приходить.

– Я никуда не уйду от моего короля, – решительно возразила Генриетта.

– Наше место подле короля, – поддержала ее Мария Терезия. – Особенно в минуты его страданий.

– Из армии сообщают о случаях тифа среди солдат, – сказал Лувуа.

– Мы не в армии, господин Лувуа, – оборвал его Кольбер. – Пусть больными занимаются врачи. А нам нужно созвать Государственный совет и обсудить неотложные дела. – Он повернулся к королеве: – Присутствие вашего величества было бы весьма желательно.

– И когда мы соберемся? – спросила Мария Терезия.

Кольбер не успел ответить. Мимо них прошел аббат Боссюэ, он скрылся за дверями королевской спальни. Мария Терезия перекрестилась.

– Мы соберемся… как можно скорее, – ответил королеве Кольбер.

Мадам де Монтеспан, прятавшаяся в нише, все это слышала.

Саквояж Клодины был вместительнее отцовского. Сейчас она сосредоточенно укладывала туда склянки с лекарствами. Что-то из лекарств брала на всякий случай, чтобы потом не тратить драгоценное время.

Дверь со стуком распахнулась. Пошатываясь, в кухню вошел Массон. Увидев дочь, он сердито зарычал, приблизился к шкафу и смахнул на пол все склянки, что еще оставались на полке.

– Ты – Иезавель! – крикнул он дочери. – Нет, ты даже хуже Иезавели! Ты – Далила!

Клодина схватила его за руку:

– Отец, ты что себе позволяешь? Успокойся и не мешай мне. Меня ждут во дворце.

– Вот уж не ожидал, что родная дочь срежет с меня семь кос и продаст меня филистимлянам! Но, как видишь, я еще не ослабел! [11]

11

См. Книгу Судей, 16: 19: «И усыпила его [Далила] на коленях своих, и призвала человека, и велела ему остричь семь кос головы его. И начал он ослабевать, и отступила от него сила его».