Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция

Луцилла придала своему голосу максимальную убедительность.

— Вы живете в преувеличенном прошлом и пытаетесь понять непознаваемое будущее.

— Мы не верим в предзнание.

Верите, еще как верите! Наконец-то! Именно поэтому она и оставила нас в живых.

— Прошу вас, Дама. В ограничении себя законами всегда есть нечто неустойчивое.

Еще раз будь осторожной! Она не поправила тебя, когда ты назвала ее Дамой.

Кресло скрипнуло от резкого движения Великой Досточтимой Матроны.

— Но законы необходимы!

— Необходимы? Это опасно.

— Почему?

Помягче. Она начинает чувствовать угрозу.

— Необходимость начинает править обществом, и законы мешают ему приспосабливаться к меняющимся условиям. В силу этой необходимости все в конце концов рушится. Вы становитесь подобны банкирам, которые воображают, что способны купить себе будущее. «Власть в мое время и к черту моих потомков!»

— Но что мне потомки?

Не говори! Смотри на нее. Она реагирует подобно многим безумцам. Подвергни ее еще одному маленькому испытанию.

— Досточтимые Матроны появились как организация террористов. Сначала бюрократы, а потом террор, как их излюбленное оружие.

— Если в твоих руках оружие, воспользуйся им. Но мы были повстанцами. Террористы? Это слишком хаотично.

Как она любит это слово — «хаос». Оно означает все, что происходит вне их мира. Она даже не спросила, откуда мне известно их происхождение. Она принимает как данность наши мистические способности.

— Разве не странно, Дама… — она не реагирует, можешь продолжать, — что повстанцы всегда впадают в тот же грех, который они пытались искоренить, если восстание заканчивается успехом и они побеждают? Это не столько ловушка на пути всех правительств, сколько наваждение, которое ждет всех, кто захватывает власть.

— Ха! Я-то думала, что ты расскажешь мне что-нибудь новенькое. Это мы знаем: «Власть разлагает. Абсолютная власть разлагает абсолютно».

— Нет, не так, Дама. Есть более тонкая вещь, но более убедительная: власть привлекает тех, кто склонен к разложению.

— Ты осмеливаешься обвинять меня в коррупции и разложении?

Следи за ее глазами!

— Я? Обвинять? Единственный, кто может тебя обвинить, — это ты сама. Я просто излагаю мнение Бене Гессерит на этот счет.

— Но ты ничего мне не сказала!

— Однако мы верим, что мораль превыше всякого закона, и мораль должна, как страж, пресекать все покушения на установления.

Ты употребила в одной фразе оба слова, но она не заметила этого.

— Власть всегда работает, ведьма. Таков закон.

— И правительства, которые существуют достаточно долго в таких условиях, неизбежно погрязают в коррупции.

— Мораль!

Она действительно не умеет пользоваться сарказмом, особенно когда защищается.

— Я действительно пыталась тебе помочь, Дама. Законы опасны для всех — как для виновных, так и для невинных. Не важно, считаешь ли ты себя могущественным или беспомощным. Законы не несут в себе человеческого понимания.

— Нет такой вещи, как человеческое понимание!

Это ответ на наш вопрос. Их нельзя считать людьми. Пощупай ее подсознание. Оно открыто очень широко.

— Законы всегда приходится толковать. Связанный законом не хочет проявлять сочувствия. Нет чувства локтя. Закон есть закон.

— Так оно и есть!

Она ушла в глухую защиту.

— Это очень опасная идея, особенно для неискушенных. Люди понимают это интуитивно и поэтому отвергают всякие законы. Совершаются мелкие поступки, часто подсознательно, которые тем не менее подрезают поджилки закону и тем, кто служит этому вздору.

— Как ты осмеливаешься называть законы вздором? — Она приподнялась с кресла, потом снова села.

— Смею. И закон, персонифицированный всеми, кто паразитирует на нем, всегда приходит в негодование, слыша слова, подобные моим.

— Это действительно так, ведьма! Но она не велит мне замолчать.

— «Больше закона!» — говорите вы. Нам нужно больше закона! Таким образом вы создаете все больше бездушных, неспособных к сочувствию инструментов, новые ниши для тех, кто паразитирует на этой системе и живет за ее счет.

— Но так всегда было и так всегда будет.

— И опять-таки ты ошибаешься. Это рондо. Оно повторяется и повторяется до тех пор, пока негодный человек или негодная группа не оказывается на высоте колеса. Тогда возникает анархия, хаос. — Ты видишь, как она подскочила? — Повстанцы. Террористы, вспышки кровавого насилия. Джихад! И все это из-за того, что вы создали нечто бесчеловечное.

Она взялась за подбородок. Следи за ней внимательно!

— Как это мы уклонились так далеко от политики, ведьма? Это было твое намерение?

— Мы не уклонились от нее ни на долю миллиметра!

— Думаю, что теперь, ведьма, ты расскажешь мне, какие вы в Бене Гессерит демократы.

— Да, мы живем по правилам демократии, но соблюдаем при этом такую осторожность, какой вы не можете себе представить.

— Испытай меня.

Она думает, что я сейчас поделюсь с ней тайной. Что ж, скажи ей одну из них.

— Демократия может заблудиться, если впереди электората пойдут козлы. Словно перед стадом баранов. Вы получите богатых, жадных, преступников, тупых лидеров и так далее до тошноты.

— Ты думаешь точно так же, как мы.

Господи! Как отчаянно она хочет, чтобы мы были похожи на них.

— Ты говоришь, что вы были бюрократами, когда восстали. Вы знаете свой порок. Находящаяся на вершине власти бюрократия, которая неприкосновенна для электората, всегда лишает систему энергии. Она ворует ее у престарелых, у пенсионеров — у всех и каждого. Особенно же у тех, кого мы именуем средним классом, потому что именно он производит больше всего энергии.

— Вы полагаете, что вы и есть… средний класс?

— Мы не думаем, что мы нечто раз и навсегда фиксированное. Но Другая Память говорит нам о пороках бюрократии. Допускаю, что у вас есть некая форма гражданской службы для «низов».

— Да, мы позаботились о наших низах.

Какое отвратительное эхо в этом зале.

— Тогда вы знаете, как это размывает голосование. Люди не голосуют. Инстинкт говорит им, что это бесполезно.

— Как бы то ни было, демократия — глупая идея!

— Мы согласны с этим. Она очень склонна к демагогии. Это болезнь, которой весьма подвержена любая система, стоящая на избирательном праве. Однако демагога очень легко распознать. Они много жестикулируют и говорят, как трибуны, и используют слова, в которых звенят религиозный пыл и устрашающая искренность.