Весь из себя !

– Вот же его плащ!

– А он на машине. За ним приехали.

– Я две минуты назад звонил!

– А он минуту назад уехал. За ним приехали, и он уехал. Он же вам сказал, что - дела...

Вам? Кому - вам! Ему, Марееву? С каких-таких пор Люська с ним на вы?

Она делала вид, что целиком и полностью поглощена вскрытием корреспонденции. Ножницы, хрустя, лязгая, чавкая, расстригали широкоформатные конверты в один мах. Большие ножницы, впору газон ими ровнять. Два конца, два кольца. Оба кольца были схвачены судорожно-белыми пальцами, а концы - опасные, пронзительные - упреждали возможный рывок Мареева к двери кабинета. Целили в живот, в грудь, в лицо. Ничего себе!

Пусть! Мареев сел и раскрыл чтиво.

"Мертвые не потеют". Он дождется, пока этот балаган кончится. Должен ведь этот балаган кончиться! И он будет тут сидеть, пока... Все равно некуда деваться.

Читать не получилось. Атмосфера сгущалась. Как в транспорте: сидя и уткнувшись в книгу, ощущаешь присутствие и уже не читаешь, а ждешь, когда же взрыв: "Расселись тут, молодежь! А их так воспитали!" Вот и Мареев не мог сосредоточиться на тексте, ждал. И взорвалось:

– Что вы тут сидите!
– Люська была на грани истерики, выкрикнулась умоляюще-умиротворяюще.
– Матвей Сергеевич все равно сегодня не примет! У него дела, понимаете?! Де-ла! Он же предупредил! Он с утра как белка в колесе! Его нет! И не будет! Он устал! Взмок! Пот градом катит!

Может, у Люськи обычный женский бзик? Беспричинная раздражительность и вообще...

– Мертвые не потеют!
– погасил Мареев и скорчил зверскую гримасу. Благо, книжка вот она.

– Ой-ей!

Вот это пошутил! Люська выскочила из-за стола и спиной прижалась к дермантиновой двери квадратно-гнездовой обивки. Ножницы растопырились рачьей клешней.

А за дверью, там внутри, в кабинете... некий шорох.

"Его нет! И не будет!" Не похоже. А на что это вообще похоже! Дурдом! Марееву работать надо, а тут...

– Так, - сказал Мареев.
– У меня впечатление, что мне морочат голову.
– Он достал пачку и стал намеренно-нервно выбивать оттуда сигарету.

Болгарские канули в один день по всему городу, а у него еще блок. Потому что не курит толком, а так, под настроение. Как раз и настроение. Сейчас вечный стрелок Люська загорится при виде "Родоп", и они мирно, как бывало...

– Здесь не курят!

Люська ли это вообще?! Ведет себя неадекватно. Говорит... говорит тоже неадекватно. И по сути, и по тону, и по... выговору. Вот именно. С самого начала. Будто... Будто... А, вот! Станции метро так объявляли в Олимпиаду. По-русски, но не по-русски. Секретарь Кириллова - Люська. Для Кириллова не просто секретарь. Уж Мареев-то знает. Она же два раза в месяц - кассир.

"Ты не кассир! Кассира убили, а сами сели!" Ножницами расчленили, зажарили в бельевом тазу и съели. А сами сели, да!.. Бредятина!

– Ладно, - с достоинством смирился Мареев.
– Я его в коридоре подожду.

Вышел, прижег, затянулся. Дрова и дрова. А еще "Родопы"!

Что? Там, у Люськи, где "его нет! и не будет!" невнятный пробормот. Кто-то с кем-то. Не сама же с собой! Вслушался. Люська:

"...застукала его за сеансом связи..."

Мареев раздавил "дрова и дрова", предупреждающе кашлянул (я предупредил, а вы как хотите!) и резко дернул ручку.

Люська рухнула обратно в кресло. Квадратно-гнездовой вход в кабинет Кириллова был закрыт. Но только что. Голову на отсечение - только что! Взрезанная корреспонденция порхнула со стола вверх и в стороны, как поднятая свистом голубятня. Свиста не было, а вот волна воздуха была. От двери. Но не входной, а дермантиново-кабинетной. И ее не только захлопнули миг назад, но еще навалились всем телом с той стороны - не пуская, если будут ломиться. Очень ясное впечатление возникло.

Люська, не выпуская ножниц, подметала пол ладонью, сбивая бумажки в стаю. Хрупко звякали серьги, волосы упали вперед, занавесили лицо, обнажив затылок. Затылок прямо-таки провоцировал, чтобы по нему треснуть в сердцах.

Мареев мысленно так и сделал, а наяву насупил голос и официально осведомился:

– Сегодня будет считаться, что я на работе? (Кивок). Тогда я пройду медкомиссию. (Кивок). Ну, я пошел. (Кивок). А то еще надо успеть подорвать всю эту контору к псам собачьим!

Он готовил себя к уговорам очереди: мужики, мне ребенка из садика еще забирать, мне надо... Но, оказалось, готовил зря... Обычно неколебимые мужики (у нас тоже ребенок! у нас - на смену заступать! у нас тоже срочно!) специфически расступились, как перед "звездой" экрана ли, футбола ли, эстрады ли - впереди-позади-вокруг толпа, но не препятствует движению, смыкаясь за, размыкаясь перед. А толпа - ого-го! Сказано же: "Все непрошедшие не будут допущены..." Мареев мимолетно удивился, отметил нестройное шу-шу-шу. Вошел.

– Мареев Константин Андреевич.

– А на самом деле?
– врач был со смоктуновщинкой. Оскал: то ли "рад видеть", то ли "щас горло перегрызу!" Общение с пациентами определенного толка накладывает все-таки свой отпечаток. Кто придумал психиатра в ежегодной медкомиссии?! Хотя, судя по сегодняшнему дню, не дурак придумал.

"Мареев Константин Андреевич". И ведь смотрит, псих в халате, в его, мареевскую, карточку, но: "А на самом деле?"

– Наполеон Бонапарт!
– вызвал на неприязнь Мареев.
– И уточнил: Первый. Который император.

– Вот это уже ближе к истине!
– профессионально-баюкающе пропел псих...х-хиатр.

– Что?!

– Ничего, ничего. Все у нас хорошо. У вас ведь все хорошо?

– На Корсике?
– передразнил Мареев врачебный оскал.

– На Корсике, - подтвердил врач и сообщнически сощурился. Мол, мы-то с вами зна-аем, что ни на какой не на Корсике, а... сами знаете где.

– Трудно!
– напоказ вздохнул Мареев.

– Понимаю. Понима-аю. Поможем! Непременно поможем!.. Что вы здесь видите?!
– врач внезапно сунул под нос пеструю мозаичную картинку, где сквозь мешанину и наслоение красок явственно проступала большая толстая "М".

Мареев не первый раз проходил медкомиссию и был знаком с этим, так сказать, тестом. Но его подмывало сдерзить под спудом всех нынешних ненормальностей с психом-психиатром в придачу. Подмывало и подмыло:

– Небо в алмазах!

– Правильно!
– оскал у врача заполз аж за уши.
– Ностальгия... поделился он раздумчивым соображением с мареевской карточкой, что-то туда корябая.
– Жевать не лень?

– Лень!
– понесло Мареева.

– Неврастения умеренная, - сообщил врач карточке.
– Как у вас с ганглием?

Мареев расплошно бросил на себя взгляд, спохватился:

– А что, собственно, вас интересует? С ганглием?

– Не беспокоит? Не перенапрягается?

– Не должен!
– наугад заявил Мареев, придав категоричной твердости голосу.

– Правильно! Пра-авильно! Пациент пребывает в уверенности. В то время как... А мне вот сдается, - сказал врач уже не карточке, а непосредственно Марееву, - сдается мне, что ганглий-то у вас расша-атан. Утомился ваш ганглий.

"Беспокоит, перенапрягся, расшатан, утомился". Махровый букет! Мареев не стал уточнять. И так уже этот... в халате что-то накропал в карточку. Дошутился!