Весь Карл Май в одном томе

— А, это недалеко от границы с Саксонией, недалеко от Йештадта и Аннаберга?

— Правильно! — вскрикнула она. — Бог мой, вы и по-немецки говорите?

— Как слышите!

— Здесь, в Дамаске?

— Везде!

Тут в разговоре приняли участие ее коллеги. Радость встретить здесь немца была неподдельной, и результатом было с моей стороны — несколько дополнительных стаканов шербета, а с их — вопрос, какая песня мне больше всего нравится, они ее исполнят. Я назвал, и они тут же затянули:

Когда расстаются два сердца, Которые любили друг друга, Это самая большая мука, И больше не бывает в мире.

Я совсем было погрузился в нежную мелодию и отвлекся от окружающего меня праздника, как вдруг Халеф толкнул меня в бок и указал на вход. Я глянул в указанном направлении и увидел мужчину, о котором мы так много говорили в последние дни и которого здесь-то я совсем не рассчитывал увидеть. Эти тонкие, но какие-то дисгармоничные и потому некрасивые черты, эти ищущие, острые, колющие, холодные глаза, темные тени на лице, оставленные ненавистью, любовью, местью и еще не выраженными чувствами, — все это мне было хорошо известно, а вот густая борода заставила усомниться в догадке. Это был Дауд Арафим, которого у него в доме на Ниле называли Абрахим Мамуром!

Он окинул взглядом присутствующих, и мне тоже не удалось укрыться от его всепроникающего взгляда. Я видел, как он вздрогнул, повернулся и быстро вышел из палатки.

— Халеф, быстро за ним! Мы должны выяснить, где он живет.

Я вскочил, Халеф — за мной. Выскочив из палатки, я успел заметить, как он скачет на ослике, а погонщик бежит следом, держась за хвост животного; нашего же слуги нигде не было видно, а когда мы после долгих поисков обнаружили его у сказочника, было уже поздно. Гута может укрыть от любопытных глаз кого угодно…

Этот эпизод поверг меня в столь унылое настроение, что сразу же захотелось вернуться домой. Упустив этого человека, я почувствовал, что лишился возможности узнать что-то весьма важное о его здешней жизни. Халеф тоже что-то бормотал себе в бородку и вскоре заявил, что лучше бы нам вернуться домой и немного помузицировать. Мы ехали домой той же дорогой, которой прибыли сюда. На Прямой улице нас окликнули. Это был наш хозяин, стоявший у дверей ювелирного магазина вместе с симпатичным молодым человеком. При нем тоже были слуга и ослик.

— Не зайдешь ли сюда, господин? — обратился он ко мне. — А потом вместе вернемся домой.

Мы слезли с ослов, вошли под своды здания, где нас сердечно приветствовал молодой человек.

— Это мой сын Шафей ибн Якуб Афара.

Итак, теперь я знал имя нашего хозяина — Якуб Афара. Оно нередко на Востоке. Он назвал сыну наши имена и продолжал:

— Это мой ювелирный магазин, которым управляет Шафей с помощником. Прости, что он не может нас сопровождать. Он должен быть при магазине, ибо помощник ушел на праздник Эр-Рималь.

Я огляделся. Помещение было небольшое, но в нем было набито столько драгоценного товара, что мне, человеку бедному, стало просто не по себе. А Якуб все рассказывал и рассказывал о том, что на других базарах у него еще есть лавки с пряностями, коврами и высокоценными сортами табака…

Выпив по чашке кофе, мы уехали. Домой успели до наступления сумерек, как и планировали.

За время, пока меня не было, кто-то постарался и украсил мою комнату. С потолка свешивались лампы с ароматными цветами, по углам появились большие напольные вазы, тоже с цветами. Жаль, что я не понимаю язык цветов, иначе смог бы прочитать ответ благодарных слушателей на мой фортепьянный концерт!

Я лег на подушки и старался ни о чем не думать, но все же думал, непроизвольно возвращаясь мыслями к этому Абрахим-Мамуру. Что ему надо здесь, в Дамаске? Совершать очередные гнусности? Отчего бежал от меня, хотя у меня с ним пока никаких дел не намечалось? Как найти место, где он поселился?

Так я размышлял, слыша тем временем, как там, в коридоре, кипит жизнь. И вот в мою дверь постучались. Вошел Якуб.

— Господин, ты готов к ужину?

— Как прикажешь.

— Тогда пошли. Халеф, твой спутник, уже готов.

И он повел меня, но не в селамлык, как я предполагал, а двумя коридорами в переднюю часть дома и там открыл какую-то дверь, ведущую в большую, напоминающую зал, комнату. Освещенные сотней свечей, со всех стен, обтянутых шелком, смотрели изречения из Корана. Треть помещения была отгорожена тяжелым занавесом, держащимся на металлической штанге. В нем на высоте трех футов от пола располагались многочисленные потайные окошечки, что навело меня на мысль, что сзади, за шторой, спрятались женщины.

Около двадцати человек поднялись при нашем появлении и приветствовали меня, пока Якуб называл мне их имена. Среди них были двое его сыновей и три помощника. Халеф тоже был уже здесь. Видимо, ему весьма льстило это приглашение.

Поначалу, пока беседа еще не завязалась, пили ликеры и раскуривали трубки, а потом подали горячее и закуски, при виде которых мой бедный Халеф схватился обеими руками за свою жиденькую бороденку. Кроме уже известных мне блюд, подали мусс из свеклы и хабб эль-алс из индийских фиг и мирты; салат из зюб эль-бед — красного корня, похожего на морковь; жареный чеснок — шнурш эль-марут с запеченной крупной ящерицей, которую мой хозяин назвал добб. На вкус она оказалась весьма недурна. В дальних странствиях самое главное — забыть домашние правила и предрассудки… После еды быстро убрали тарелки и сосуды и вкатили пианино. Умоляющий взгляд Якуба сказал мне все без слов, и я приступил к исполнению своих обязанностей. Но поставил одно условие — убрать занавес. Якуб с ужасом взглянул на меня:

— Для чего, господин?

— Этот занавес будет пожирать звуки, и музыка не будет красивой.

— Но там же женщины!

— У них есть покрывала!

Только после долгих переговоров с гостями он отважился удалить занавес, и я увидел целых тридцать женщин, сидящих на мягких циновках прямо на полу. Я приложил все силы, чтобы развлечь их, спел несколько песенок, текст которых старался поточнее переводить на арабский прямо при исполнении.

Когда я закончил, Якуб позвал меня к окошку, выходящему на Прямую улицу. Там, внизу на тротуаре, голова к голове, стояла целая толпа слушателей. Интересно, о чем думали эти мусульмане, слушая меня? За кого меня приняли? Но гости Якуба явно не посчитали меня умалишенным и с неохотой покидали дом хозяина, договариваясь о новых встречах. Что касается дам, то мне довелось увидеть не только тридцать носов и шестьдесят глаз, направленных в мою сторону, но и голые ступни, потерявшие туфли, когда выбивали такт моей мелодии…

Якуб и его сын с уважением проводили меня в мою комнату и очень обрадовались, когда я позволил их родственнику со временем навестить меня. Тот сожалел, что его помощь не пригодилась.

— Ты доставил ему огромное удовольствие, — сказал мне Якуб. — Он любит музыку и весьма неглуп. Может говорить на языках итальянцев, французов и англичан.

— Он из Дамаска? — спросил я только из вежливости.

— Нет, — ответил Якуб, — он из Адрианополя, внук моего дяди. Его зовут Афрак бен Хулам. До этого мы его не видели, он прибыл с письмом дяди и припиской моего брата Мафлея из Стамбула ко мне, чтобы изучить купеческое дело.