Весь Кир Булычев в одном томе

— Иришка, ты с ума сошла! — прошипел Слава. — Я ее сегодня впервые увидел.

— Что-то слишком ты ласков для первой встречи. Хочешь сказать, что у тебя любовь с первого взгляда?

— Ничего подобного! Просто Лидочка…

— Это что еще за слюнявое обращение — Лидочка?! Лидуля, мамуля, кисуля, целую твои пальчики!

— Сейчас же перестань! Ты не имеешь никакого права так говорить!

— Я ни на что не имею права, — громко произнесла Иришка и громко протопала по лестнице наверх — переживать.

Слава вернулся огорченный.

— Я так хотел, чтобы она попробовала ваше жаркое! — сказал он.

— Надеюсь, все обойдется, — сказала Лидочка голосом старшей сестры.

— Как говорит Валентина, искушенная в человеческих интригах, — сказал Слава, закрывая дверь в кабинет и запуская тонкие пальцы в бородку, — Иришка очень боится, что ее мама лишится наследства. Но это не так, клянусь вам, что это не так. Иришка — трудный ребенок. Но виноваты в этом только мы, взрослые.

Лидочка этот текст уже слышала.

— Я думаю, что ей хотелось бы восстановить нашу семью. И тогда она тоже обрела бы покой. — В его словах звучал лживый пафос.

Лидочка хотела спросить, есть ли на это шансы, но прикусила язык и в ответ на вопросительный взгляд Славы заговорила о Геннадии, о том, как они летели сегодня в самолете, а потом она встретила его здесь. Конечно, встреча могла быть случайной, но она считала своим долгом…

— Любопытно, — сказал Слава. — А знаете, я в глубине души все жду, когда ко мне придет соотечественник или из уголовного мира, или из налоговой инспекции и спросит: «Откуда деньги? Делись с нами!»

— Но вернее всего, это случайность? — Лидочка не стала говорить Славе о странном признании Геннадия — «я организатор убийств». Ведь Геннадий в тот момент или шутил, или был убежден, что никогда в жизни больше Лидочку не увидит.

— Я не знаю… порой я ничего не знаю. Но то, что известно троим, уже не тайна, а то, что известно моим родственникам, становится общественным достоянием.

Слава поднял палец. В вечерней тишине было слышно, как наверху ходит Иришка. Походка у Иришки была тяжелой.

За французским окном — стеклянной стеной в сад — висела глубокая синева, усеянная изящно развешенными звездами.

— Со мной случилась любопытная история, — начал Слава. — Вернее, с моей мамой, Марксиной Ильиничной, с которой вы уже знакомы. Мама моя — чистых кровей русская женщина, даже со склонностью к коммунизму, я имею в виду имя. Никаких других вариантов в семье не наблюдалось…

Слава вздохнул. Рассказчиком он был не очень опытным, и исповедь в духе настоящего романа потребовала от него нервного напряжения.

— Странно, — сказал он вдруг, — ведь мы знакомы один день. То есть я знал о вас, мама говорила, я представлял… Но я ведь довольно скрытный человек, мои сослуживцы, даже приятели до сих пор не представляют, что же со мной произошло и куда я делся. Я мало с кем поддерживаю отношения. И боюсь, что сегодня спать не буду в опасении вашего знакомого… Геннадия?

— Геннадия.

— Я ничего не храню дома. А зачем? У нас даже нет драгоценностей. Знаете, я все собираюсь купить новый телевизор, но так страшно обратить на себя внимание! Я понимаю, что ничего не заслужил, что все это усмешка судьбы, может, даже злая усмешка. Ничего из этого хорошего не выйдет… И тут еще вы приехали!

— Пока что я не вижу связи.

— Наоборот! Мне хочется вам рассказать. Я хочу, чтобы именно вы все знали, Лидочка. Это удивительная история, в которую я не верю. И еще более удивительно, что я рассказываю ее совершенно незнакомому человеку.

— Вы уже сегодня принимали пищу из моих рук, — попыталась успокоить его Лидочка. — Так что считайте, что определенная степень доверия достигнута.

— Из меня дрессированный лев, как… — Слава не нашел сравнения, махнул рукой и продолжал свой рассказ, говоря вполголоса, словно не хотел, чтобы его слышали даже родственники.

Сверху загрохотала музыка — Иришка включила магнитофон на всю катушку. Лидочка невольно поглядела на часы. Десяти еще не было, милицию рано вызывать. Но может быть, здесь есть законы по охране тишины?

— Ничего страшного. Она сама долго такого шума не выдерживает, — успокоил Лидочку Слава.

При искусственном теплом свете кожа его была не такой мучнисто-бледной и мятой. Он даже казался приятным на вид человеком, правда, до владельца замка он никак не дотягивал.

— Моя мама, — снова начал Слава, — чисто русская женщина. То есть я так полагал. И бабушка моя, Мария Федоровна, она умерла лет шесть назад, тоже была вполне обыкновенной русской женщиной родом из Новгорода. Правда, с отцовской стороны я родственников почти не знаю — отец ушел от мамы, когда я был совсем маленьким. Родственники возникли сравнительно недавно, скорее посредством фамилии. Это они меня отыскали. Точнее, их папа. — Слава показал на стенку, за которой уже спали, готовясь к завтрашним завоеваниям, супруги Кошко из Краснодара.

Музыка наверху стихла, бунт подростков взял тайм-аут.

— Вот видите, — сказал Слава. — Она нам доказала и теперь будет читать, как нормальный ребенок.

Ему очень хотелось, чтобы Иришка оставалась ребенком, ну хоть еще годик-два.

— Теперь о моей бабушке, — деловито заговорил Слава.

Он устроился на своем диване, сложился кузнечиком и уменьшился до уютных размеров. Лидочка сидела в кресле, которое частично попадало в круг света от торшера.

— Я всю жизнь был убежден, что наша бабушка — чистой воды русачка, но лет десять назад, будучи уже в преклонном возрасте, бабушка призвала нас с мамой и передала нам вот эти документы. Из них следовало несколько любопытных выводов. Они касались в первую очередь моей прабабушки. До этого прабабушка, как и все прабабушки, была просто туманной тенью на старой фотографии. А может, и фотографии не было. Я даже не помнил, как ее звали. А тут оказалось, что звали ее Юлией Александровной Кабариной. О чем свидетельствует, в частности, вот этот любопытный документ.

Кошко протянул Лидочке листок, снятый на ксероксе.

Порт-Артур, 24 июля 1904 года

Свидетельство

Дано сие сестре милосердия Дальнинской больницы Ю.А. Кабариной в том, что она, состоя на службе Красного Креста, имеет право ношения на левой руке установленной повязки при печати означенного учреждения и за № 22.

Главноуполномоченный

Егермейстер И. Балашов

— Обратили внимание на надпись в левом верхнем углу?

— Порт-Артур?

— Вот именно! Оказывается, моя прабабушка во время русско-японской войны была сестрой милосердия в крепости Порт-Артур, то есть женщиной героической. Я даже пожалел, почти осерчал на бабушку за то, что она скрывала от нас ее документы. Ведь можно было бы проследить ее судьбу по архивам и даже написать о ней книжку. Ведь сестер милосердия, тем более в самом пекле войны, было немного… Но у моей бабушки, оказывается, были основания скрывать эти документы. Больше того, вскоре я убедился в том, что, тая и сохраняя бумаги, бабушка рисковала не только своей жизнью, но и жизнью всей семьи — ведь дед мой был сталинским чиновником выше среднего класса, и узнай кто-то о пачке писем в бабушкином столе, гудеть бы всей семье на лесоповал. Я не шучу, вы сами сейчас поймете. Но есть что-то в человеке, страсть сохранить связь со своими корнями, страсть, презирающая даже прямую опасность.