Весь Клайв Баркер в одном томе. Компиляция
Шрифт:
— Позже, Микки.
— О'кей. Только ты позвони.
— Конечно.
— Обещаешь?
— Да.
Опустив трубку на рычаг, Уолл поднял глаз на Ленни. Тот продолжал свою безобидную игру. Маленькое неуважительное животное. Но Уолл знал, как с ним поступить.
— Фреско, — он придал голосу искусственную нежность. — Потрудись-ка немного поучить эту обезьянку правилам поведения перед офицерами полиции.
Мэгир плакал от ужаса, укрытый стенами своей крепости в Ричмонде.
Сомнений не было: он видел Гласса. Никакие уверения Уолла, что тело лежит в морге, не могли его успокоить. Гласс
Заря была очень красива — воскресное утро рождалось в тихом великолепии. Ничто не в силах было потревожить его покой…
Здесь, в «Понлеросе», в его замке, выстроенном после стольких лет не столь уж честных, но и не столь уж легких накоплений. Здесь с ним был вооруженный до зубов Нортон. Здесь все ворота охранялись собаками. Никто — ни живой, ни мертвый — не осмелится бросить ему вызов, пока он на своей территории. Пока он окружен портретами своих кумиров: Луи Б. Майера, Диллинджера, Черчилля. Пока с ним его семья, его эстетический вкус, его деньги, его предметы искусства. Пока он здесь и чувствует себя дома. И если этот спятивший бухгалтер придет за ним сюда — его планы будут разрушены. Будь он хоть трижды призраком — это решение окончательно!
Разве не он — Майкл Росскоу Мэгир, строитель собственной империи? Он, рожденный в нищете, победивший судьбу лишь благодаря выражению своего лица — лица достойного биржевого маклера — и своему вечно скитавшемуся сердцу. Лишь однажды, когда другого выхода у него не было, он позволил низменным инстинктам выплеснуться наружу — на казни Гласса. От своего небольшого представления, от своей скромной в нем роли он получил тогда подлинное удовольствие. Это был его грациозный жест, спасавший того от мучений. Его жалость, наконец. Пусть это было даже и его насилием — оно осталось позади. В далеком прошлом. Сейчас он просто буржуа, имевший право укрыться в своей собственной крепости.
Где-то около восьми проснулась Ракель, сразу же заняв себя приготовлением завтрака.
— Хочешь чего-нибудь поесть? — спросила она Мэгира.
Он смог лишь покачать головой — так сильно болело горло.
— Только кофе?
— Да.
— Я принесу его сюда, хорошо?
Он кивнул. Ему правилось сидеть у этого окна, открывавшего вид на зеленый газон и оранжерею. Великолепный день: пухлые, словно покрытые шерстью, громады облаков вздымались ветром, отбрасывая на зеленый ковер причудливо движущийся узор теней. Наверное, стоит научиться рисовать, думал он. Уинстон когда-то так и поступил. Он перенес бы на холст любимые природные пейзажи. Свой сад, например. Он увековечил бы в масле многое. Даже обнаженную Ракель — ее груди никогда не потеряют тогда своей формы. Лишь на картине…
Она уже была рядом, с кофе, что-то тихо мурлыча ему на ухо.
— У тебя все хорошо?
Тупая сука. Конечно же, у него далеко не все так уж хорошо.
— Да, — ответил он.
— А у тебя гости.
— Что? — Он выпрямился в кожаном кресле. — Кто?
—
Трейси, — последовал ответ. — Она хочет войти и обнять своего папулю.Он отвел рукой ее волосы, едва ли не попавшие в рот. Просто тупая сука.
— Ты ведь хочешь увидеть Трейси?
— Да.
Маленькое несчастье — он любил так называть свое дитя — стояло у двери. Все еще в ночной рубашонке.
— Привет, папуля.
— Здравствуй, золотце мое.
Она направилась к нему. Красивая походка — ее мама в молодости.
— Мамуля говорит, что ты заболел.
— Я уже почти поправился.
— Я очень рада.
— И я тоже.
— Пойдем сегодня гулять?
— Может быть.
— Тогда мы сходим на выставку?
— Может быть.
Ее губки надулись. Очаровательный жест. Он должен был вызвать у него умиление. Все та же Ракель, все те же приемы. Не дай Бог и ей стать столь же тупой, как ее мамочка.
— Поглядим, — произнес он, стараясь, чтобы слова прозвучали, как «Да». Уверенный, что они означают «Нет».
Она забралась к нему на колени — пришлось немного побаловать ее сказками о том, каким озорником был папуля пять лет назад. Наконец он попросил заслушавшееся дитя пойти одеться. От разговоров горло ныло сильнее. Ему уже не хотелось быть сегодня любящим отцом.
Оставшись в одиночестве, он долго смотрел на вальсирующие по площадке газона фигуры теней.
Сразу же после одиннадцати послышался лай собак. Затем вновь стало тихо. Нортон был занят на кухне: помогал Трейси в приготовлении «Телеги с сеном» — любимого лакомства Ракель, состоявшего из нескольких тысяч тоненьких кусочков. К ним вошел Мэгир:
— Что там случилось?
— Не знаю, босс.
— Так узнай же, чертов ублюдок!
В присутствии дочери он редко ругался — сейчас же готов был застрелить Нортона у нее на глазах. Тот отреагировал молниеносно, словно уловил и другое, скрытое желание босса. Он подскочил к задней двери и быстро отпер. Мэгир почувствовал свежий запах хорошего дня. Ему захотелось выйти. Чтобы просто глотнуть чистый теплый воздух. Но лай собак все еще отдавался в его голове тяжелыми ударами — он не позволил поддаться порыву. По телу вновь побежали мурашки. Трейси съежилась над творимым блюдом в ожидании проявления отцовского гнева. Но он, не сказав ни слова, направился к своему покинутому креслу.
Разместившись в нем, он увидел Нортона, покрывающего поверхность газона размашистым шагом. Собака не издавали ни звука. Нортон исчез из поля зрения, зайдя за оранжерею. Он не появлялся долго; Мэгир ждал… Терпение его достигло предела, когда Нортон вдруг возник снова — он смотрел на Мэгира и что-то кричал, пожимая плечами. Мэгир открыл дверь и, скользнув в просвет, оказался во внутреннем дворике. День окружил его исцеляющим благоуханием.
— Что ты говоришь? — крикнул он Нортону.
— Собаки в порядке, — отозвался тот.
Мэгир ощутил, как волны успокоения разлились в его теле. Ну, конечно, они в порядке. Почему бы им не полаять — ведь они созданы именно для этого. Чего он испугался, едва не наложив в штаны? Собачьего лая? Он кивнул Нортону и зашагал по направлению к газону. Чудесный день, подумал он и убыстрил шаг. Он торопился к оранжерее, под роскошные кроны деревьев Бонсэ. Нортон ждал его у дверей, деловито нащупывая в карманах мятные конфеты. Он был готов выполнить дальнейшие указания.
— Я могу помочь вам здесь, сэр?