Весь Нил Стивенсон в одном томе. Компиляция
Шрифт:
Паломник постарше, несколькими витками лестницы ниже, споткнулся. Ему не хватило дыхания на крепкое словцо; пришлось ограничиться чередою гневных вдохов и выдохов.
— Свет… не… за… сти… те! — выговорил он наконец по слогу на ступеньку.
Младшие — которые были не так и молоды, обоим хорошо за тридцать — двинулись вверх. Тут они поняли, что сейчас придётся пропустить трёх спускающихся молодых джентльменов. Все трое предусмотрительно отцепили ножны от перевязей и теперь шли, неся шпаги перед собой, будто святые с распятиями в руках.
Младшие паломники были во всём чёрном, если не считать белых воротничков. Строгое платье дополняли чёрные же плащи ниже колен.
— Мы побывали на небесах, — сладким голосом пропел один. — Там такая скучища, что теперь мы спешим в ад. Не соблаговолите ли уступить дорогу?
Его спутники рассмеялись.
Они не видели, как лица паломников, скрытые полутьмой, отразили отнюдь не набожное веселье.
— Пропусти этих господ, брат! — крикнул первый диссентер тому, что поднимался следом. — Небеса потерпят, а их заждались в аду!
Он приник к холодной стене, а вот его брату, чью спину уродовал огромный горб, пришлось сойти на несколько ступеней вниз и втиснуться в оконную нишу.
— Вы свет мне застите, черти! — напомнил старший, теперь уже различимый как бестелесный белый воротничок в полутьме лестничного колодца.
— Мы пропускаем нераскаянных грешников, отец, — объявил горбун. — Держи себя, как пристало доброму христианину.
— Почему вы не взяли их в плен? Нам нужны заложники!
Необычная фраза прозвучала в тот самый миг, когда первый из щёголей протискивался мимо паломника, вжавшегося в стену. Они были так близко, что щёголь слышал бурчание в животе у диссентера, а диссентер — запах устриц изо рта щёголя. Мгновение оба взвешивали ситуацию: у одного — шпага в руке и стофутовая пропасть за спиной, другой прижат к стене, зато держит тяжёлый посох.
Восходящий на небо отвёл взгляд — не без труда, поскольку не привык уступать — и крикнул вниз:
— Отец, я поговорил с ними и выяснил, что все они — англичане, а не французские драгуны, как мы думали вначале!
Он подмигнул щёголю. Тот, сообразив, что к чему, отвечал: «А!», затем: «Вот и хорошо, а то место для стычки неудачное» — и двинулся в обход горбуна. Через несколько мгновений трое сходящих во ад уже приветствовали старого паломника тем глумливо-вежливым тоном, каким обычно адресуются к сумасшедшим.
— Пора меняться, — сказал горбун. Он выдвинулся из ниши, впустив на лестницу немного серого света, и сбросил накидку, под которой оказался привязанный к спине длинный шлемовидный предмет. На то, чтобы снять конструкцию с одного брата и закрепить её за плечами у другого, ушли несколько минут лихорадочной работы. К концу их оба были взвинчены не меньше, чем отец. Тот догнал сыновей и привалился к окну, тяжело дыша. Свет упал на лицо, способное поведать больше сверхъестественных и безобразных историй, чем целый склад Библий.
— Смурной день, — насмешливо повторил он. — Что за чушь! Солнце не делает погоды — её делаем мы. Сегодня мне охота сгубить денежную систему этой страны, значит, погода для нас славная.
— На этой поганой лестнице народ так и шлындает вверх-вниз. Неужто ты не можешь придержать язык? — спросил один из братьев — тот, которого опутывала теперь паутина верёвок, держащих шлемовидный предмет.
— Покуда это на виду, смешно разводить тайны, Джимми, — ответил отец.
Оценив его правоту, другой брат — который стоял теперь с прямой спиной, держа в руке посох — набросил на Джимми плащ, превратив его в горбуна.
— Неужто нет иного способа попасть в Тауэр, отец? — спросил он.
— Ты о чём?
—
Людные таверны под самой стеной. Забросить оттуда крюк…— Служанки узников каждый день ходят за покупками. Можно было бы поменяться с кем-нибудь из них платьем, — подхватил Джимми.
— Спрятаться в телеге с сеном…
— Или с корнуоллским оловом…
— Прикинуться цирюльником, который бреет какого-нибудь знатного узника…
— Я сам раз пробрался туда с похоронной процессией, просто чтобы посмотреть…
— Можно дать взятку сторожу, чтобы тебя не выгнали, когда будут запирать на ночь.
Старший паломник сказал:
— Если бы ты, Дэнни, не провёл последний месяц на Шайвском утёсе, готовясь к встрече гостей, а ты, Джимми, не чеканил всё это время монеты, вы бы знали, что сделали остальные. Но мне для моих целей проникать туда тайком не след, верно? И нечего таращиться на отца, пошевеливайтесь, пока вся затея не кончилась пшиком! А если вылезете наверх раньше меня и увидите там приличных лондонцев, не зевайте, берите их в заложники! Вас не надо учить, как это делается!
Через несколько мгновений они вышли на свет и очутились на квадратной площадке с четырьмя евреями, двумя филиппинцами и одним негром.
— Похоже на зачин бесконечного анекдота из тех, что рассказывают в трактирах безмозглые идиоты, — пробормотал старший паломник, но никто его не услышал.
Джимми и Дэнни стояли, потрясённые зрелищем: с одной стороны, примерно на расстоянии мили, новый купол святого Павла. Напротив, вдвое ближе, Тауэр. Сразу под ними — так близко, что ухо различало скрежет голландских водяных машин, приводимых в движение начавшимся отливом, — Лондонский мост.
— Томба! Кой чёрт здесь делают эти сыны Израилевы? — обратился старик к негру.
Томба сидел по-турецки на юго-восточном краю площадки. На коленях у него покоился шкив размером с бычью голову. Негр вынул изо рта свайку — острый кусок китового уса — и сказал:
— Пришли посмотреть на город. Они нам не помешают.
— Я спрашивал в более общем смысле: почему я вижу их везде, куда попадаю, — произнёс старый паломник. Впрочем, теперь он снял воротничок и плащ, оставшись в приличных панталонах, долгополом камзоле и сногсшибательном жилете из золотой парчи с серебряными пуговицами. Говорил он нарочито громко, чтобы слышали евреи: — В Амстердаме, Алжире, Каире, Маниле, теперь здесь.
Томба пожал плечами.
— Они пришли туда раньше нас, так что нечего удивляться.
Он делал сплесень — сращивал два троса. Площадка, на которой они находились, была насажена на ствол Монумента — огромной ребристой колонны, одиноко стоящей на Фиш-стрит-хилл, якобы на том месте, где в 1666 году начался Пожар. Во всяком случае, так гласила латинская табличка на цоколе, согласно которой поджог совершили паписты по наущению Ватикана. Таким образом, середину смотровой площадки занимал полый цилиндр — завершение лестницы и подставка для различных барочных украшений, приделанных сверху, чтобы добавить Монументу высоты. Филиппинцы, составившие обувь аккуратным рядком, чтобы работать босыми, по-матросски, обнесли центральный цилиндр несколькими кругами троса. Та же верёвка проходила через блок у Томбы на коленях. Человек сухопутный вообразил бы, что блок уже закреплён на верхушке Монумента, но филиппинцы были такелажные мастера и продолжали сплеснить, найтовить, стропить и клетневать. Они и без того работали споро, а при появлении человека в парчовом жилете заторопились ещё сильнее, так что евреи даже отступили на край площадки, боясь, как бы их не закололи свайкой, не пришибли драйком и не вплели их пейсы в турецкую оплётку.