Весь Пол Андерсон в одном томе. Компиляция

— Мы могли бы отложить нашу свадьбу до тех пор, пока я не выучусь, а его дело не станет на крыло. — Аринниан вспомнил, что Водан совместно с другими юношами из Ворот Бури, Горячих Вод и Каровых Озер завел лесотехническую фирму. — Но если будет война — каах, ведь он в резерве флота.

Она безотчетно положила руку ему на плечо. Он оперся на локоть, чтобы просунуть свободную руку ей под крылья и обнять ее напрягшееся тельце. А потом стал шептать ей, своей названой сестре с детских лет, все утешительные слова, какие только приходили на ум.

Утром им стало веселее. Не в ифрийской натуре было задумываться и кудахтать, тем более что они были живородящими, и люди-птицы тоже старались отвыкнуть от этой привычки. Сегодня весь клан Литрана, кроме нескольких домочадцев, остающихся смотреть за усадьбой, летит на гору, где собирается окружной круат. По дороге к ним присоединятся другие семьи Ворот Бури, а на месте они встретятся с другими лотами в полном сборе. Как ни мрачен повод для нынешнего собрания, на нем не обойдется без всегдашнего оживления, веселья, деловых разговоров и развлечений.

И рассвет сулил ясный день, и дул попутный ветер.

При звуке трубы Литран спикировал с верхушки своей башни. Все вокруг расправляли крылья, обнажая жаберные щели, в которых алела насыщаемая кислородом ткань. Крылья хлопали — ифриане отрывались от земли, взмывали вверх с воздушным потоком и строились в ряды. И вот весь отряд полетел на восток, за скалы.

Аринниан держался рядом с Эйат. Она улыбнулась ему и запела. У нее был красивый голос, почти сопрано, превращавший горловую речь планха в сладостное журчание. Походная песня, которая звучала сейчас, предназначалась для Аринниана — он в свое время перевел ее на англик, хотя и чувствовал, что не сумел передать всю экспрессию и яркость слов:

Солнце раннее восходит, Звезды затмевает И охотника в полете Ярко озаряет. И уже проснулся ветер В чистом синем небе, Лишь внизу все спят долины В покое и неге. Но краток сон: Вот красный луч Туман пронзил, И бык, могуч, В траве застыл. И когти вон! Вниз в косом потоке ветра, В свисте, в гуле, в вое! С неба ясного — разящей Громовой стрелою! Вниз, сложив крыла тугие, Камнем на добычу! Вторит острый блеск оружья Радостному кличу. Клинок уж тут! Злосчастный бык, Не зря дрожишь, Ты от судьбы Не убежишь — И когти рвут! Солнце близится к полудню, Жаром полыхает. Он в тени сидит лениво — Сытый, отдыхает. Только чу! чело целует Ветер неуемный, И звенят дождя потоки Над горою темной. Затмилась синь. И шум древес Над головой. Стенает лес. Пора домой. И когти вскинь. Ввысь сквозь ветви и потоки! Грозно гром грохочет, Хлещут молнии и вихри, Ливень крылья мочит. Не сдается он, дорогу В тучах пробивая — И взмывает, а за ними — Синева святая. Как свет горяч! Ласкает он Глаза, крыла И небосклон. Лазурь тепла. И когти спрячь.

Глава 2

Авалон совершает оборот за И часов 22 минуты и 12 секунд, а ось его наклонена к плоскости орбиты на 21 градус по сравнению с нормой. Поэтому в Грее, который стоит примерно на 43-м градусе северной широты, ночи всегда коротки, а летом и вовсе длятся какой-то миг. Дэниел Холм спрашивал себя, не оттого ли он так устает.

Вряд ли. Ведь он здесь родился. И его предки, прибывшие вместе с Фолкейном, жили здесь на протяжении нескольких веков. И если отдельные люди способны менять свой суточный ритм — он сам не раз проделывал это в космосе, — то и вся раса, безусловно, способна. Медики говорят, что куда опаснее жить при силе тяжести, составляющей всего восемьдесят процентов от земной: это требует перестройки всего жидкостного баланса и кинестезии. Впрочем, испытания людей несравнимы с теми, которым подверглись колонисты другого вида. Ифрианам пришлось заново приспосабливать свой цикл воспроизводства к иному дню, году, весу, климату, режиму питания — к иному миру. Неудивительно, что в первые несколько поколений их прирост был невелик. Однако они выжили — и теперь процветают.

Поэтому нелепо полагать, что человек может устать от чего-нибудь, кроме избытка работы — ну и возраст сказывается, несмотря на антисенильные препараты. Впрочем, так ли уж нелепо? Может быть, когда ты стареешь, приближаясь к своим усопшим и ко всем, что ушли раньше их, — ты приближаешься к своему началу, к родине человека, которую ты никогда не видел, но все же помнишь?

«Хватит, перестань! Кто сказал, что восемьдесят четыре — это старость?» Холм достал из кармана сигару и обрезал кончик, а потом сделал излишне сильную затяжку, раскуривая ее.

Он был невысокого роста и крепкого сложения, носил оливковый мундир и мешковатые брюки — форма людей, служащих в ифрийских вооруженных силах. На примесь монголоидной расы в его крови указывали круглая голова, широкое лицо, высокие скулы, полные губы и короткий нос; кавказской расе он был обязан серыми глазами, кожей, которая была бы светлой, если бы он не отдавал все свободное время охоте и садоводству, а также волосами, которые, хоть и седели на голове, на груди оставались густыми и черными. Бороду он сводил, как большинство мужчин на планете.

Он углубился в последний ворох сообщений, доставленный ему помощниками, когда зажужжал интерком и его уведомили о том, что с ним желает поговорить первый маршал.

— Разумеется! — Начальник Холма, Ферун, только что вернулся с Ифри. Второй маршал собрался включить экран и отвел руку: — Я могу явиться к нему лично. Один момент.

Он вышел из кабинета. В коридоре стояла сутолока — сновали взад-вперед офицеры и гражданские служащие Лаурийского адмиралтейства; вентиляция была перегружена, и ощущались запахи обоих видов — едкий человеческий и дымный ифрийский. Ифриан было больше, обратно пропорционально их доле в населении планеты. Впрочем, они собрались сюда со всей Сферы, особенно со своей родной планеты, чтобы подготовить приграничную область к близкому кризису.

Холм заставлял себя здороваться со всеми, мимо кого проходил. Надо изображать приветливость — это полезно. «А ведь раньше я делал это искренне».

Часовой отдал честь, пропуская его к Феруну. (У себя в отделе Холм не терпел церемоний, на которые только время уходит, но уважал их важность, общаясь с ифрианами.) Кабинет являл собой типичную картину: просторная комната почти без мебели, с немногими строгими украшениями. Стол, скамья и все конторское оборудование приспособлены для орнитоидов. Вместо светового табло на стене было настоящее большое окно — в него вливался бриз, напоенный ароматом садов, и открывался вид на Грей и на морскую гладь за ним.

Ферун добавил к обстановке несколько инопланетных сувениров и полку с книгокопиями терранских классиков, которых читал на трех языках оригинала для собственного удовольствия. В нем, маленьком и темнопером, было нечто от иконоборца. Его чот, Туманный Лес, всегда был одним из самых прогрессивных на Авалоне, внедрял у себя технику в таком же масштабе, как любая человеческая община, и в итоге стал крупным и преуспевающим. Ферун был противником традиций, религии, всякого консерватизма. Он соблюдал необходимые формальности, но никакого удовольствия в этом не находил.

Спрыгнув со своего насеста, он прошел через кабинет и пожал Холму руку на земной лад.

— К-р-р, рад видеть тебя, старый негодяй. — Он говорил на планха — ифрийские глотки не столь гибки, как человеческие (хотя ни один человек тоже не способен выговаривать правильно звуки планха), и Ферун не желал ни носить на себе вокализатор, ни изъясняться с карикатурным акцентом.

— Как дела? — спросил Холм.

Ферун скорчил гримасу. Хотя нет, это неверно сказано. Его оперение было не только сложнее, чем у земных птиц, — оно было более тесно связано с мускулами и нервными окончаниями. Шевеля ими, ифрианин выражает всю гамму чувств — человеку это недоступно. И сейчас по телу Феруна прошла волна раздражения, тревоги, скрытого гнева и опасения.