Весь Роберт Маккаммон в одном томе. Компиляция
Шрифт:
— Ты все сказал? — поинтересовался Рик.
Вэнс ощутил на себе сотни глаз, глядящих из окон дрянных домишек. Тут ему не взять верх, вся Окраина — это огромный Кортес-парк. Вэнс тревожно взглянул на панка с кнутом. Он знал: этой проклятой штуковиной Зарра Альхамбра может выбить глаз ящерице. Вэнс ткнул толстым пальцем Рику в лицо:
— Я тебя предупреждаю! Чтоб после захода солнца никаких «Гремучек» в Инферно духу бы не было, слышишь?
— Ась? — Рик приложил к уху ладонь.
Зарра на другой стороне улицы расхохотался.
— Заруби это себе на носу! — сказал Вэнс и сел в патрульную машину. ЗАРУБИ ЭТО СЕБЕ НА НОСУ, УМНИК! —
— Катись, начальничек! — гикнул Зарра. Он поднялся. — Эх, надо было вытянуть его по жирной заднице!
— Еще успеешь. — Сердце Рика колотилось уже не так сильно; во время стычки с Вэнсом оно стучало, как сумасшедшее, но парнишка не посмел выказать и тени страха. — В следующий раз можешь оттянуться. К примеру, разбить ему яйца.
— Класс! Круши, мужик! — Зарра вскинул левый кулак в приветствии «Гремучих змей».
— Круши. — Рик неохотно отсалютовал в ответ. Он увидел Чико Магельяса и Пити Гомеса, выступавших задорно и важно, словно под ногами у них был не потрескавшийся бетон, а чистое золото. Они шли на угол, чтобы успеть на школьный автобус. — Погоди, — бросил он Зарре, поднялся на крыльцо и вошёл в коричневый дом.
Задернутые занавески не пропускали внутрь солнечный свет. Там, где на серые обои падало солнце, они выгорели и стали бежевыми, а на стенах висели в рамках изображения Иисуса на черном бархате. Пахло луком, тортильей и бобами. Половицы под ногами Рика страдальчески застонали. Он прошел по короткому коридору к двери возле кухни и легонько постучал. Ответа не было. Он выждал несколько секунд и постучал снова, гораздо громче.
— Я не сплю, Рикардо, — ответил по-испански слабый голос немолодой женщины.
Затаивший было дыхание Рик шумно выдохнул. Он знал, что однажды утром подойдет к этой двери, постучится и не получит ответа. Но не сегодня. Рик отворил дверь и заглянул в спаленку, где были задернуты занавески и электрический вентилятор месил тяжелый воздух. В комнате пахло чем-то вроде подгнивших фиалок.
На кровати под простыней лежала худенькая пожилая женщина. Седые волосы рассыпались по подушке кружевным веером, смуглое лицо покрывали глубокие морщинки.
— Я ухожу в школу, Палома. — Теперь Рик говорил нежно и внятно, совсем не так, как только что на улице. — Тебе что-нибудь принести?
— Нет, грасиас. — Старуха медленно села и сухощавой рукой попыталась поправить подушку, но Рик был начеку и помог. — Ты сегодня работаешь? — спросила она.
— Си. Вернусь к шести. — Три дня в неделю Рик после школы работал в хозяйственном магазине и, разреши ему мистер Латтрелл, уходил бы домой позже. Однако получить работу было трудно, да и за бабушкой требовался присмотр. Каждый день кто-нибудь из добровольного церковного комитета приносил ей обед; соседка, миссис Рамирес, время от времени забегала взглянуть, как она, да и отец Ла-Прадо тоже частенько заглядывал, но Рик не любил надолго оставлять бабушку одну. В школе его терзал страх, что Палома может упасть, сломать бедро или спину и будет лежать, страдая, в этом жутком доме до его возвращения. Но обойтись без денег, которые ему платили
в магазине, никак не получалось.— Что за шум я слышала? — спросила Палома. — Какая-то машина гудела. И разбудила меня.
— Просто кто-то проезжал мимо.
— Я слышала, кричали. На этой улице слишком шумно. Слишком беспокойно. Когда-нибудь мы будем жить на тихой улице, правда?
— Правда, — ответил он и той же рукой, что взлетала вверх в салюте «Гремучих змей», погладил тонкие седые волосы бабушки.
Палома схватила Рика за руку.
— Будь сегодня хорошим мальчиком, Рикардо. Учись хорошо, си?
— Постараюсь. — Он заглянул бабушке в лицо. Глаза закрывали бледно-серые бельма. Палома почти не видела. Ей был семьдесят один год, она перенесла два микроинсульта, зато сохранила большую часть зубов. Паломой — голубкой — ее прозвали за раннюю седину. Настоящее ее имя, имя мексиканской крестьянки, было практически непроизносимо даже для внука. — Я хочу, чтобы ты сегодня была осторожна, — сказал он. — Поднять занавески?
Палома покачала головой.
— Слишком светло. Но после операции я все буду видеть — даже лучше, чем ты!
— Ты и так видишь все лучше меня, — Рик нагнулся и поцеловал бабушку в лоб. И опять почувствовал запах умирающих фиалок.
Ее пальцы наткнулись на кожаный браслет.
— Опять эти штуки? Зачем ты их носишь?
— Просто так. Мода такая. — Он отнял руку.
— Мода. Си. — Палома слабо улыбнулась. — А кто завел такую моду, Рикардо? Может, кто-то, кого ты не знаешь и кто тебе вовсе не понравился бы. — Она постукала себя по лбу. — Вот чем пользуйся. Живи по-своему, не по чужой моде.
— Легко сказать.
— Я знаю. Но лишь так можно стать мужчиной, не чужим эхом. — Палома повернула голову к окну. По краю занавесок просачивался резкий свет, от которого заболела голова. — Твоя мать… пошла на поводу у моды, — тихо сказала Палома.
Этим она застала Рика врасплох — о матери в доме не упоминали давным-давно. Мальчик ждал, но старуха ничего больше не сказала.
— Почти восемь. Я лучше пойду.
— Да, ступай, не то опоздаешь, мистер Старшеклассник.
— Вернусь в шесть, — повторил Рик и пошел к двери, но прежде чем выйти из комнаты, быстро оглянулся на хрупкий силуэт в кровати и сказал, как говорил каждое утро перед уходом в школу:
— Я тебя люблю.
И Палома ответила, как отвечала всякий раз:
— А я тебя — в два раза сильнее.
Рик закрыл за собой дверь спальни. В коридоре он вдруг сообразил, что бабушкиного «а я — в два раза сильнее» ему хватало, когда он был ребёнком; сейчас за стенами этого дома, в мире, где солнце бьет, точно кувалда, а слово «пощада» в ходу лишь у трусливых, любовь умирающей старухи его не защитит.
С каждым шагом, который делал Рик, его лицо неуловимо менялось. Взгляд утратил мягкость и заблестел жестко и холодно. Рот сжался в резкую, неумолимую полоску. Не доходя до двери, Рик остановился, сдернул с вбитого в стену крючка белую мягкую фетровую шляпу с лентой из змеиной кожи и перед потемневшим зеркалом надел ее набекрень, как полагалось человеку дерзкому. Потом рука Рика нащупала в кармане джинсов блестящий выкидной нож. На зеленой яшмовой рукоятке был вырезан Иисус, и Рик вспомнил, как выхватил этот нож — «Клык Иисуса» — из ящика, где, свернувшись, лежала гремучая змея.