Весь Роберт Маккаммон в одном томе. Компиляция
Шрифт:
Вот видишь? Я ведь все говорю верно, разве нет?
— А затем ты убил ее, — сказал Риттенкретт. Он отвел руку назад и воткнул нож для резки льда в открытую нижнюю часть левой руки Майкла.
Эта небольшая боль ничего для него не значила.
— Ты британец? — теперь от ткнул ножом в правую руку пленника и провернул лезвие. — Американец? — нож погрузился в левое бедро. — Ты русский? — перед этим возникла пауза, а затем он вонзил нож для колки льда в правое яичко Майкла. — О-о, — протянул Риттенкретт, услышав крик сквозь стиснутые зубы. — Похоже, хоть этим тебя можно пронять.
Его зрители, притаившиеся
Риттенкретт кивнул тому, кто отвечал за ручку дыбы.
Клак… клак… Два поворота. Агония во время агонии. Туман пота и новый поток крови из носа Майкла. Следующий поворот ручки вырвет ему руки и ноги из суставов.
— Спрошу еще раз, — произнес Снеговик. — Ты британец?
Нож погрузился в бок Майкла, и новая кровь полилась на пол.
— Ты американец?
На этот раз под удар попала правая щека. Риттенкретт не сразу извлек нож, позволив ему некоторое время вибрировать под собственным весом.
— Ты русский? — рука Риттенкретта замерла в воздухе. Конец сигариллы был раскаленным докрасна, как его лицо.
Нож воткнулся в мягкую плоть между пенисом Майкла и мошонкой.
— О, я промахнулся! — усмехнулся Снеговик, вытащив нож и ткнув им в левое яичко пленника.
Зрители зааплодировали, и он направил лезвие дальше. Затем остановился, чтобы выпить воды и поджечь свежую сигариллу.
— Какой смысл хранить молчание, майор? — спросил он, повернувшись к обливавшемуся кровью и потом пленнику, растянутому на дыбе. — Я ведь просто спрашиваю о твоей национальности, вот и все. Фактически, я хочу узнать, на кого ты работаешь, — он снова занял свою позицию и поднял нож. — Итак, начнем снова. Ты британец?
Нож сверкнул в грязноватом свете и вонзился в левую ногу Майкла над коленом.
— Ты американец?
На этот раз лезвие проткнуло верхнюю часть груди в области ключицы.
— Ты русский? — Риттенкретт занес нож высоко. — Знаешь, кем бы ты ни был, это бесполезно. С тобой уже, считай, кончено. Не только с тобой, но и со всей твоей работой. Потому что, знаешь ли, одно авторитетное лицо донесло, что ученых всего несколько дней отделяет от того, чтобы завершить работу над «Черным Солнцем», и когда эта работа завершится, ничто не сможет устоять против Рейха.
Свет поблескивал на окровавленном кончике ножа.
Капля крови упала, попав Майклу на лоб.
Он запомнил услышанное.
Черное Солнце.
Всего несколько дней.
Что-то внутри него, что он так старался усыпить… а возможно, даже усыпил на некоторое время, теперь разливалось по его мускулам и заставляло его широко раскрыть горящие яростью зеленые глаза.
Черное Солнце.
Что же, во имя Бога, это может быть?
Забыв о себе, забыв обо всей своей боли, которая ныне объединилась в одну огромную непрекращающуюся агонию, он вспомнил о своем долге, который заключался не только в том, чтобы отвлекать Франциску Люкс. В миг эта мысль оттянула его от самого края, очистила голову.
Он знал, кто он. Знал, кем он должен быть. И знал, почему.
Майкл посмотрел на Снеговика и заговорил. Его голос походил на хриплый скрежет, и говорил он по-английски.
— Лучше бы… ты этого не говорил.
— Он сказал что-то! — с искренним изумлением воскликнул Риттенкретт, поворачиваясь к остальным. — И, похоже, это был английский. Утманн,
иди сюда! Ты, вроде, говоришь по-английски?— Я убью тебя, — прохрипел Майкл Галлатин — растянутый на дыбе узник Гестапо.
— Что? — Риттенкретт наклонился к нему, зажимая сигариллу зубами в левом уголке рта.
Снеговик поистине не мог знать, что сейчас видит, пожалуй, самую идеальную упаковку в мире.
Глава 32
— Я убью тебя, — повторил майор. Впрочем, сейчас его голос уже походил не на скрежет, а на рычание зверя. С его телом начали происходить изменения.
Одним из преимуществ его положения была поистине идеальная маскировка. И идеальное умение перевоплощаться. Такое умение может прийти лишь после сотен попыток измениться. А за свою насыщенную жизнь Майклу Галлатину приходилось проходить через боль превращения не одну сотню раз, поэтому он отточил умение контролировать трансформацию, будучи в любом состоянии, в любую погоду, в любое время года, сколько угодно раз на дню. Он мог обратиться из любого положения — как из торжественно неподвижного в лесной чаще в надежде обогнать локомотив самого Сатаны на рельсах подземного мира, так и во время сражения на крыше движущихся аэросаней.
Он был в своем мастерстве чрезвычайно хорош и теперь… он быстро открыл клетку своей души и освободил свой собственный Ад.
Несколько изменений в почти неуловимо быстрой последовательности произошли друг за другом. Послышался треск ломающихся костей и трансформирующихся суставов, мокрое скольжение заново группирующихся сухожилий, которые могла, но не успела вывести из строя дыба. Тело начало покрываться шерстью. Лицо словно растворилось, его заменило второе — темное лицо — которое было скрыто под маской первого. Оно было столь же избитым и окровавленным, сколь и первое, ведь раны человека являлись и ранами зверя. Пальцы рук и ног деформировались, на них вырастали когти. Клыки вырывались из кровоточащих десен. Уши обрастали шерстью, удлиняясь, словно хищные цветы. Грудная клетка дрожала, меняя форму. Торс перекраивался, позвоночник искажался, шея утолщалась, плечи нарастали, как пульсирующие серые канаты, а черная шерсть скользила по ним, пересекая грудь, живот и пах. Боль была невыносимой и сакральной. Боль была религиозным опытом, потому что благодаря ей Майкл Галлатин возрождался.
Все это произошло в считанные секунды — так быстро, что черные волк, шерсть которого местами была серой, соскочил с дыбы раньше, чем Аксель Риттенкретт успел даже вскрикнуть, выронить сигариллу или отступить от окровавленной морды, которая теперь рванулась ему в лицо. Клыки ухватили щеку, нос и лоб. Голова волка моталась из стороны в сторону так быстро, что расплывалась перед зрением, мускулы на его шее напряглись, и внезапно у Акселя Риттенкретта, как когда-то говорила Франциска, действительно стало два лица.
Оба они были красными. Одно из них истекало кровью из рваных и подергивающихся мышц. С одной стороны уже не было глаза, потому что глаз был раздавлен вольными волчьими челюстями и проглочен, как сваренное вкрутую яйцо. На месте носа оставалась лишь зияющая дыра, потому что нос стал пищей для волка вместе с глазным яблоком. Фактически ею стала вся захваченная острыми зубами сторона лица. С губ Снеговика сорвалось дымовое кольцо красного цвета. Зубы трещали, как рычаг дыбы, а белые ботинки скользили на залитом кровью полу — теперь и они уже не были цвета снега.