Весь Роберт Маккаммон в одном томе. Компиляция

— Как вы его нашли? — спросил он.

Уинстон все еще был не в себе, но краска стала возвращаться на лицо.

— Я… собирался… попросить Николаса сопроводить меня в Чарльз-Таун. Под предлогом переговоров о поставке припасов.

— После чего вы собирались сюда уже не вернуться.

— Да. Я хотел покинуть Николаса, отправляясь к Данфорту. А потом… я бы просто пропал в Чарльз-Тауне.

— Что ж, наполовину ваш план увенчался успехом. Вы действительно пропали. Всего хорошего.

Он повернулся и пошел прочь по улице Гармонии в ту сторону, откуда пришел, потому что по дороге заметил лазарет.

Вскоре Мэтью стоял перед дверью и дергал шнурок звонка. На первый звонок ответа не последовало, как и на пятый. Мэтью попробовал толкнуть дверь, убедился, что она не заперта изнутри, и вошел в царство доктора.

В прихожей висела золоченая клетка с парой канареек, и обе они радостно пели лучам солнца, пробивающимся через белые ставни. Мэтью увидел еще одну дверь и постучал, но ответа снова не последовало. Открыв ее, он оказался в коридоре. Впереди находились три комнаты, и дверь в первую из них была отворена. В ней были парикмахерское кресло и кожаный ремень для правки бритв, во второй стояли три кровати, аккуратно застеленные и не занятые. Мэтью пошел дальше, к третьей двери, и снова постучал.

Не получив ответа, он толкнул дверь и оказался в химическом кабинете доктора, судя по всем этим таинственным бутылкам и колбам. В комнате имелось единственное окно, закрытое ставнями, через которые пробивались лучи яркого солнца, хотя и прорезанные клубами синеватого дыма.

Бенджамин Шилдс сидел в кресле у стены, держа в правой руке что-то вроде зажима, от которого поднималась тонкая струйка дыма. Мэтью определил запах этого дыма как сочетание горелого арахиса и тлеющей веревки.

Лицо доктора оставалось в тени, хотя полосы загрязненного света ложились на правое плечо и рукав светло-коричневого костюма. Очки его лежали на стопке из двух книг в кожаном переплете на столе справа. Доктор сидел, закинув ногу на ногу, в самой непринужденной позе.

Мэтью молчал. Он смотрел, как доктор поднял дымящийся предмет — что-то вроде крученой табачной палочки — к губам и сделал долгую, глубокую затяжку.

— Пейна нашли, — сказал Мэтью.

Так же медленно, как втягивал, доктор выпустил изо рта дым, поплывший колеблющимся облаком через косые лучи солнца.

— Я думал, ваше кредо — спасать жизнь, а не отнимать, — продолжал Мэтью.

И снова Шилдс затянулся от своей палочки, подержал дым во рту и медленно выпустил.

Мэтью оглядел сосуды докторского ремесла, стеклянные бутыли, колбы, флаконы.

— Сэр, — сказал он, — вы прозрачны, как эти предметы. Как вы могли совершить подобное зверство?

И опять никакого ответа.

Мэтью будто вошел в логово тигра, и этот тигр сейчас играл с ним, как кошка с мышью, перед тем как оскалить клыки, выпустить когти и прыгнуть. Он постарался твердо запомнить, где у него за спиной дверь. Свирепость, с которой убили Пейна, была неопровержимой, следовательно, таковой же была способность к жестоким поступкам человека, сидящего не далее десяти футов от Мэтью.

— Хотите расскажу возможный вариант? — предложил Мэтью и заговорил дальше, поскольку доктор снова промолчал. — Пейн нанес какую-то страшную обиду вам — или вашим родным — сколько-то лет назад. Он убил члена вашей семьи? Сына или дочь?

Пауза не вызвала реакции, если не считать очередного клуба дыма.

— Очевидно, так, — продолжал Мэтью. — Кажется, огнестрельным оружием. Но Пейн был ранен первым, отчего я склонен полагать, что жертва была мужского пола. Пейну пришлось, очевидно, искать врача для лечения своей раны. Так вы его и выследили? Вы искали врача, который его лечил, и оттуда пошли по следу Пейна? И сколько времени это заняло? Месяцы? Годы? — Мэтью кивнул сам себе. — Да, подозреваю, что годы. Многие годы гноящейся в душе ненависти. Иначе не хватило бы времени, чтобы человек, посвятивший себя исцелению, так полно поддался бы жажде уничтожения.

Шилдс изучал горящий кончик своей табачной палочки.

— Вы знали обстоятельства смерти жены Пейна, — сказал Мэтью. — Но Пейн, желая оставить прошлое позади, никому в Фаунт-Рояле не говорил, что вообще был женат. Очевидно, он был поражен, узнав, что вам известна его история… а будучи человеком сообразительным, Пейн понял, и почему вы ее знаете. Поэтому вы пришли к нему около полуночи, я не ошибаюсь? Веревки и лезвия были у вас с собой в саквояже, но его вы оставили, наверное, снаружи. Вы, я думаю, предложили, чтобы в уплату за ваше молчание Пейн написал признание и немедленно уехал из Фаунт-Рояла?

Дым медленно всплывал к потолку сквозь солнечные лучи.

— Пейну даже в голову не пришло, что вы явились его убить. Он считал, что ваше желание — разоблачить его перед Бидвеллом и всем городом, и к нему вы явились именно за его признанием. Так что вы дали Пейну сесть и начать писать, чтобы воспользоваться возможностью оглушить его по голове тупым орудием. Орудие вы принесли с собой или нашли на месте?

Ответа не было.

— И вот наступил момент, о котором вы грезили, — сказал Мэтью. — Не могли не грезить, раз проделали все с таким искусством. Вы издевались над ним, пока резали? У него был заткнут рот, голова почти расколота, и кровь лилась потоками. Наверное, он был слишком слаб, чтобы опрокинуть стул, да и что бы это ему дало? И наверное, он слышал все ваши издевки, пока умирал. И вы, зная это, от души радуетесь, сэр? — Мэтью поднял брови. — Самое счастливое утро в вашей жизни, когда человек, которого вы преследовали так долго и упорно, превратился в обескровленную оболочку?

Шилдс еще раз затянулся, выпустил дым и наклонился вперед. Свет упал на влажное лицо в испарине, показал темно-фиолетовые впадины почти безумия под глазами.

— Молодой человек, — произнес доктор голосом, стиснутым подавленными эмоциями, — я хотел бы сказать вам… что эти необоснованные обвинения крайне неблагоразумны. Мое внимание должно быть полностью сосредоточено на здоровье магистрата… а не на каких бы то ни было отвлекающих моментах. Поэтому… если вы желаете, чтобы магистрат пережил сегодняшний вечер… то ваш прямой долг состоит в том… — доктор сделал паузу ради еще одной затяжки из тлеющей палочки, — …в том, чтобы я был абсолютно свободен и мог его лечить. — Он снова откинулся назад, и тени затмили его лицо. — Но вы ведь уже приняли именно такое решение? Иначе вы бы не пришли сюда один.

Мэтью смотрел, как дрейфует дым по комнате.

— Да, — сказал он, ощущая, что в душе его сейчас не больше устоев, чем у этих сизых облачков. — Да, я принял решение.

— Великолепное… блестящее решение. И как сейчас его здоровье?

— Плохо. — Мэтью уставился в пол. — У него бред.

— Гм… бред может появляться и исчезать. Лихорадка — вещь такая. Но я верю, что банки дадут положительный эффект. Сегодня я собираюсь сделать промывание кишечника, и это должно помочь его выздоровлению.

— Выздоровлению? — с тенью насмешки повторил Мэтью. — Вы честно верите, что он выздоровеет?

— Я честно верю, что у него есть шанс, — был ответ. — Небольшой, это правда… но я видал пациентов, которые возвращались из такого серьезного состояния. Так что… лучшее, что мы можем делать, — это продолжать лечение и молиться, чтобы Айзек на него отреагировал.

Это безумие, подумал Мэтью. Неужто он здесь стоит и обсуждает искусство лечения с этим полубезумным мясником? И еще разговоры насчет молиться, уже совсем сумасшедшие! Но какой есть выбор? Мэтью вспомнил слова Бидвелла, и они отдались эхом в ушах: «Дорога до Чарльз-Тауна может доконать эту бедную развалину».