Весь Роберт Маккаммон в одном томе. Компиляция

Когда девушка вышла и закрыла за собой дверь, Мэтью выдохнул с облегчением и сел на кровать, прямо в мокрых, черт их побери, штанах. Казалось, комната качается на волнах Атлантики. У Мэтью были сомнения насчет того, долго ли он сможет усидеть на спине лошади, но предложение экскурсии с опытным гидом по острову Маятник было слишком хорошо, чтобы от него отказываться. Если он свалится с коня, то оправдается перед Минкс Каттер усталостью с дороги.

Мэтью встал, подошел к рукомойнику, налил в него воды из кувшина и плеснул себе в лицо. Намочил край полотенца и приложил прохладную ткань к горящему рубцу от кнута на шее. Болело не сильно, но примочка из жимолости не помешала бы, чтобы умерить жжение. И еще нужно снять эту одежду и… и что? Отправить вниз, чтобы постирали и почистили? Да, наверное, вот так запросто.

Он подумал о неприятностях, которые могут с ним приключиться на этой экскурсии. Но опять же — надо верить в себя. Ему уже случалось играть роль — в частности, роль Майкла Шейна в общении с Лирой Такк — точнее, с ее маской, Джемини Лавджой. Профессор Фелл ведь в него верит. (Тут он поймал себя на том, что с убежденностью говорит о свойствах и поступках профессора. То ли он сходит с ума, то ли просто одурел от жары).

Мэтью надел другой костюм, цвета бархатисто-лесной зелени, с белой рубашкой и белыми чулками. Застегивая последнюю пуговицу рубашки, он обратил внимание на пронзительные крики чаек за окном и вышел на балкон посмотреть, что их всполошило.

На большом камне, возвышающемся футов на двадцать над волнами поодаль от берега, сидела по-турецки та самая индеанка. Над ее блестящими черными волосами вились и кружились чайки, вспугнутые с гнезд появлением человека. Она была абсолютно нагой, коричневая мокрая кожа блестела на солнце. Мэтью схватился двумя руками за перила. От балкона до девушки было футов сорок. Она застыла, положив подбородок на скрещенные руки, глядя в сторону моря, явно пребывая в иной стране, в полном одиночестве своей наготы. Мэтью не мог отвести глаз от такого демонстративного игнорирования окружающего мира. Где она разделась, где оставила одежду? Очевидно, ее совершенно не волновала возможность стать предметом назойливого внимания со стороны прочих гостей… или же, подумал Мэтью в следующую секунду, она просто перестала это замечать.

Ее называют Штучка, говорила Минкс. Ясно, что это не настоящее имя. Почти издевательское прозвище, данное ей если не братьями Таккерами, то кем-то другим, кто оторвал ее от земель родного племени и перевез через Атлантику. Интересно, как она оказалась у них в руках и во власти их мерзких языков.

Красивая девушка, подумал он. И сидит здесь совсем одна.

Вдруг возникло ощущение, будто балкон поддался под его ногами и падает. Понимая, что это лишь иллюзия, Мэтью все же сильнее вцепился в перила. Он никуда не падал, но за эти несколько секунд переместился из одного рискованного положения в другое, ничуть не менее опасное.

— Боже мой, — сказал он тихо, себе самому и любому, кто мог бы его подслушать, даже в этом храме самолюбования профессора Фелла.

Еще тогда, когда он в первый раз увидел в карете эту индеанку, у него в голове прозвучал голос: жаль, что такая красивая девушка сидит одна. И он вспомнил историю своего друга-индейца, Прохожего-По-Двум-Мирам, который уже ушел из этой жизни по Небесной Дороге. Прохожий рассказал ему про молодую индеанку по имени Красивая-Девочка-Которая-Сидит-Одна. Ту, которую взяли из племени и вместе с ним и с Проворным Скалолазом доставили через океан в Англию, а там пришли какие-то двое и увезли в карете. Ему же пришлось играть пародийного краснокожего дикаря в свете рампы английских театров.

— Боже мой, — повторил Мэтью — на случай, если это обращение не было услышано с первого раза.

Он понятия не имел, сколько лет может быть девушке, сидящей там внизу, под клубящейся короной из чаек. Прохожий ему не сказал, сколько исполнилось девочке, когда они покинули племя. Нас, троих детей, говорил он. Прохожему на вид было лет двадцать шесть — двадцать семь. Значит… если это действительно Красивая-Девочка-Которая-Сидит-Одна, то она того же возраста или несколько моложе. Или ровесница Мэтью, двадцати трех лет. Как бы там ни было, возможно — всего лишь возможно — что перед ним индеанка, проделавшая тогда с Прохожим тяжелый путь по морю, выдернутая грубыми руками в грубую жизнь и теперь оказавшаяся здесь, между двумя рыжими негодяями, считающими себя владельцами этой красивой… да, именно так сказал Мэк Таккер: скво.

Но все-таки… наверняка ведь были и другие индейские девушки, вывезенные из Нового Света за годы, прошедшие после путешествия Прохожего. Наверняка. Их вывозили в качестве диковинок, или чтобы уготовить им роли служанок, или… по-разному могло быть.

И все же эта девушка может оказаться именно той, которая…

И это было поразительно.

Вдруг она будто ощутила колючую интенсивность мыслей Мэтью, потому что повернула к нему голову — уверенно, как если бы ее позвали по имени, — и они уставились друг на друга, глядя будто не только через пространство, но и сквозь время.

Штучка встала. Выпрямилась в полный рост. Коричневая, блестящая, она шагнула вперед и взлетела в воздух, как стрела, выпущенная из лука Прохожим. Входя в воду, она подтянулась, тело ее стало уже, и девушка пронзила бурлящую пену со смелостью и легкостью существа, жившего когда-то в слиянии с природой и мечтающего вернуться в это блаженное время.

И не вынырнула. Мэтью стоял несколько минут, вглядываясь в бурные волны, но не заметил и следа ее возвращения в царство воздуходышащих. Он подумал, не является ли она наполовину рыбой, и не отращивает ли, оказавшись в безопасности синего мира, плавники и жабры, а нижняя часть тела превращается в хвост, и девушка уходит мощными рывками на тихое дно бухты, где снова может сидеть одна. На секунду он поддался панике, лихорадочно соображая, не надо ли позвать кого-нибудь на помощь. Но понял, что вряд ли человек, не обладающий индейской храбростью, рискнет нырнуть в эти глубины, и если она предпочитает мирное одиночество водной могилы кличке Штучка и необходимости висеть тряпичной куклой между двумя мерзкими отбросами, то пусть так и будет.

Он ушел с балкона и закрыл решетчатые двери. Взял ключ, вышел из комнаты и запер ее, потом по коридору пошел обратно к лестнице. Навстречу ему шагал высокий худощавый человек со впалыми щеками, с подстриженной седой бородой и гладью седых волос, зачесанных назад и убранных в хвост. Одет он был в черный костюм, курил глиняную трубку. Глаза этого человека, серые под цвет его седины, едва отметили присутствие Мэтью. Зато сам Мэтью отметил отчетливый запах немытого тела.

Еще один неприятный ингредиент в этом противном вареве, подумал Мэтью, спускаясь по лестнице. Кто бы это мог быть и какова его роль при профессоре?

Или… уж не сам ли это профессор Фелл?

Иди, сказал себе Мэтью. Что бы ты ни делал, не оглядывайся. Если не хочешь сегодня же превратиться в соляной столб.

Минкс ждала его под выставкой флагов обираемых стран. Она была в тех же мужских бриджах, кремовой блузке и высоких коричневых сапогах, но надела еще и бронзового цвета жилет, расписанный золотистым узором. Интересно, сколько под этим жилетом ножей?

Увидев Мэтью, она нахмурилась и спросила:

— У тебя ничего нет для верховой езды?

— Придется обойтись тем, что есть, — ответил он, решившись затем добавить: — Разве что ты мне одолжишь что-нибудь свое?

— Хм. — Она бросила быстрый взгляд на его пах. — Нет, пожалуй, мои бриджи тебе великоваты будут. Идем?

Через несколько минут они вышли к отличной конюшне, где черный служитель оседлал им лошадей и пожелал приятной поездки. Они двинулись в путь — Минкс на изящной вороной кобыле, которую служитель назвал Эсмеральда, а Мэтью — на крепкой гнедой кобыле по кличке Афина. Минкс скакала впереди, с уверенностью аборигена. Она выехала на тропу, идущую через имение в сторону основной дороги. Мэтью послушно поехал следом, радуясь, что Афиной нетрудно управлять, хоть она и носит гордое имя греческой богини войны. Тропа пересекла дорогу и дальше пошла по равнине, где колыхалась под ветром трава. Но через сотню ярдов уже начинались заросли, и Минкс с Мэтью поехали по ним молча, а солнце пробивалось сквозь ветви над головой и пели в папоротниках незнакомые птицы.