Весёлые пилюли смехотерапии

– Как жал! Как жал! – воскликнул раздосадованный Отари. – Очень хороший поэт.

– Как жаль, – в тон ему ответил я, – что в Грузии уже не учат русскую литературу.

Палец

У Кислицына неожиданно заболел палец. Хороший такой, холеный, музыкальный палец – и вдруг заболел. Ну и что из того, если заболел? – скажете вы. – Мало ли у кого может заболеть палец? Эка невидаль! Никакого информационного значения этот факт не имеет. Другое дело, если бы, скажем, он заболел у Киркорова – еще куда ни шло.

Кислицын сперва тоже так думал. Но палец болел сильно, несмотря на свою информационную малозначительность. Не отвертишься. Уже Владимир Сергеевич и дул на него, и стращал, и уговаривал: мол, потерпи, не до тебя, сейчас всем больно: и пузырям, и сердцу, и заднице.

Не помогало. А надо было, чтоб палец был в строю: на послезавтра был назначен ответственный концерт. Пятую скрипку, конечно, могли и заменить, но Кислицын боялся, чтоб не навсегда. Поэтому Владимир Сергеевич вечером попросил жену сделать что-нибудь эдакое… Эдакое изыскалось в виде черной дегтярной мази, от которой в пальце дергало и шпыняло, как после отбойного молотка.

Утром палец набух, покраснел и напоминал уже не палец, а нечто более солидное в организме. Кислицын был человек мнительный, страшно боялся белых халатов и блестящих никелем хирургических инструментов. Он опять попросил жену, и вторая, лучшая половина Кислицына, посыпала ему палец чем-то белым и крепко завязала шелковым платочком. С тем и отправился Кислицын на генеральную репетицию.

Но с платочком на пальце симфонические вещи, сами знаете, не исполняются. Когда музыкант снял повязку, глаза его испуганно округлились, как после нечетко сыгранной триоли. Палец покрылся кровавыми волдырями. Пятая скрипка вышла из игры. Мало того: во всей своей неприглядной неизбежности замаячил поход в поликлинику. Кислицын чуть не взвыл от досады, вся его одухотворенная натура, все его члены готовы были в экстазе играть симфоническую кантату, сделанную в ля миноре, а какой-то паршивый палец, занимающий мизерную долю процента от совокупного веса организма, этот насквозь физический палец, не имеющий никакого отношения к духовным процессам Владимира Сергеевича, ломал все его творческие планы, порывы и задумки. К тому же пинцеты, скальпели – о боже!

Но что делать, душа вечна, а тело тленно, и приходится, как ни прискорбно, с этим считаться, даже если тебе светит в будущем третья скрипка. Владимир Сергеевич показал палец дирижеру и, съежившись под его непримиримым, тяжелым взглядом, побрел в поликлинику. Там среди стерильных стен и чистых полов Кислицын отыскал знакомого стоматолога и:

– Евгений Иванович, очень тебя прошу, сведи к надежному хирургу, пусть посмотрит… и чтоб без боли, а?

Евгений Иванович свел. Хирург и по блату сказал то, что он говорит и без блата:

– Резать.

Кислицын попробовал ему объяснить что-то о творческих исканиях, седеющих волосах и пятой скрипке с надеждой на третью, но хирург и без того много сказал, когда сказал:

– Об этом концерте и думать забудьте. Будем спасать следующие.

– Ну если иначе нельзя, – опять попросил Кислицын, как просят исполнить последнее желание перед смертью, – то сделайте эту процедуру хотя бы под общим наркозом.

Хирург вопросительно посмотрел на стоматолога.

– Да-да, коллега, – зачастил Евгений Иванович, движимый жалостью к пациенту – я ему снимал зубной камень, так два раза нашатырь давал. Очень мнительный пациент. Что вы хотите – музыкант!

Может, в будущем выведут такую породу музыкантов, у которых ничего не будет болеть: ни пальцы, ни уши, ни нос. А на данном этапе это очень хрупкие конструкции. И пока технический прогресс не дошел до вышеназванных высот, с ними возможны всякие нелицеприятные истории, как в случае с Владимиром Сергеевичем Кислицыным.

Вот ввели ему дозу наркоза. Чистят палец. А Владимир Сергеевич все чувствует и томится тревогой и болью. Ему добавляют средства успокоения. А он возьми да и упади в обморок. Или в кому, или в шок – точно не скажу. Наступает клиническая смерть. Команда в белых халатах сама в полной растерянности. Это же не операция на аорте, где все можно списать. Палец, он и есть палец. Знаете выражение: простой, как палец. Простой-то простой, а здесь в наличии клиническая смерть. И покурить не захочешь. Наконец кто-то догадался: электрошок надо применить.

Кинулись применять электрошок. Распанахали Кислицыну грудную клетку, проникли к источнику живительной энергии, который временно забарахлил, сделали электрошок, сердце опять приступило к работе. Здоровье оказалось железное, даром что музыканту досталось.

Оклемал наш Кислицын. Открывает очи: где он, что он? Белые халаты, уйма аппаратов и приборов – реанимация. Владимир Сергеевич с испугу чуть было опять ни упал в прострацию. Потрогал себя – весь в бинтах, один палец одиноко торчит, и вроде бы как здоровый. Зато голова трещит, все тело ноет, и концерт, наверно, давным-давно прошел.

Через некоторое время заходит оркестр, в полном составе – больше 50 человек. С цветами, улыбаются. Дирижер говорит самокритично:

– Это я во всем виноват… я тогда посмотрел непримиримо на вас… хотел из оркестра удалить, как непонимающего общую концепцию моей парадигмы. Только теперь понял, что вы, Владимир Сергеевич – лучшая пятая скрипка в нашем коллективе.

Комплимент. Нет, чтобы к юбилею приберечь, или хотя бы к рабочему совещанию. Нет, только в реанимации. Такие у нас традиции. А хирурга, стоматолога и анестезиолога Владимир Сергеевич так больше никогда и не видел. Иногда мелькнет, как творческое озарение, знакомая спина и растворится призраком среди больничной сутолоки. Сейчас Владимир Сергеевич систематически ходит в поликлинику на предмет состояния грудной клетки. А палец? Палец давно выздоровел.

Значение кондиционера

Я, старый еврей, не могу понять, что делается с нынешним климатом. Солнце постоянно тратит лишние калории и льет на наши бедные головы бесплатную энергию тогда, когда его об этом никто не просит, даже наш ребе.

Ну понятно, когда высшие люди во главе с нашим мэром во время оттепели одаривают всех 100-градусным теплоносителем, от которого всем дурно – что с них возьмешь: они избраны на одну каденцию, во время которой хотят отовариться на всю оставшуюся жизнь, им не до нас. Но наверху-то сидят уважаемые всеми личности: наш Яхве, ваш Христос, Аллах, Будда. С их стороны так просто невежливо изводить подчиненных такой жарищей.

Недавно притащилась с работы моя дочь Циля. Вид, как у тягловой, загнанной лошади.

–Циля, – говорю, – с таким вдовьим лицом тебя не станет снимать даже фотограф, который хочет хорошо заработать. А тебе ведь надо еще обдурить какого-нибудь Йоську, когда тому придет в голову глупая мысль жениться и начать плодить сынов израилевых. Что случилось, кто тебя так замучил?

– Папа, – отвечает Циля, – в банке, где я работаю, стоит ужасная жара. Мой стол стоит в самом дальнем углу. Кондиционер не работает, ко мне воздух доходит в последнюю очередь, после Степаниды Ильиничны. Ты не видел Степаниды Ильиничны, иначе бы ты залился горючими слезами и предпочел бы посадить свою дочь в камеру предварительного заключения, когда туда приедет консул Израиля. Степанида Ильинична испускает такие ароматы, что мы никогда не тратимся на средства против комаров, мух и тараканов. В этом ее единственное достоинство. Но, кажется, я следующая на очереди после тараканов.

– Циля, но ведь есть же правила техники безопасности и охраны труда. Пусть бы вас поменяли местами.

– Папочка, Степанида Ильинична – это последний мазок на большой картине, написанной в духе социалистического реализма. Есть еще Алевтина Сергеевна, предпочитающая запах садовых цветов и распространяющая его на всю окружающую действительность в концентрации, способной убить медведя. Есть Павел Карлович, приходящий на работу после часовой прогулки по городу со всеми вытекающими отсюда последствиями и душком. Еще есть посетители, главная задача которых, кажется, состоит в том, чтобы окончательно отравить «атмосфэру». У нас установили кондиционер, но и он не выдержал таких нагрузок, теперь работает только в режиме калорифера.