Весёлый Роман

Федя был чем-то расстроен. Когда у него что-то не так, это сразу видно. Он фальшиво улыбается, как академик Петров, учеником которого он себя называет, и перед тем, как что-нибудь сказать, слегка прокашливается, как этот академик.

— Ладно, ладно, — оборвал он Клаву, когда она снова попыталась рассказать, что «мама горит», пощупал рукой лоб Марии Афанасьевны, оттянув веки, посмотрел глаза, странно оглянул­ся по сторонам, словно что-то искал, и быстро вышел на бал­кон.

Все это было так непонятно, что я тоже подошел к балкон­ной двери.

Федя поправил очки, одним движением выдернул с корнем из цветочного ящика какой-то цветок и вернулся с ним в ком­нату.

— Как это к вам попало? — строго спросил он у Клавы.

— Не знаю… Оно само выросло. А мы ухаживаем, поли­ваем. Удобрение подсыпали. Мама сказала, семена собрать, — ответила Клава тем самым голосом, каким, вероятно, говорила, когда в «Гастрономе» кто-нибудь обвинял ее, что она недове­сила колбасы.

Обычно спокойные стекла Фединых очков свирепо блеснули:

— Выбросьте это сейчас же в мусоропровод! Это амбро­зия. От нее и заболела Мария Афанасьевна.

Клава осторожно, с опаской взяла в руки высокое растение с мелкими светлыми цветами, вышла на кухню и сейчас же вер­нулась, вытирая руки полотенцем.

— Что же теперь делать?

— Ничего, — твердо сказал Федя. — Это сегодня пройдет. Сейчас я выпишу лекарство. По таблетке принимать три раза в день. Три, нет, четыре дня. И смотрите: чтобы больше таких цветочков я у вас не видел.

Он выписал рецепт.

— А что же это, яд? — спросила Клава, провожая нас к двери. На этот раз она смотрела на Федю, как на бога.

— Для некоторых людей яд, — ответил Федя.

Я спустился с Федей к машине. У него барахлил карбюра­тор, и он попросил подрегулировать. Сам он этого совершенно не умел.

— Что же это за цветок? — спросил я.

— Я же сказал — амброзия. Так греки называли пищу сво­их богов. А фактически это сорняк. Очень живучий. Его к нам из Америки завезли.

— А как он действует?

— Плохо действует. Вызывает аллергию. Знаешь, что такое аллергия?

— Знаю, — ответил я не слишком уверенно. — А как ты сразу определил, почему заболела Мария Афанасьевна?

— А как ты сразу определил, что с карбюратором? Ну, дей­ствует? Будь здоров.

— Подожди. Что у тебя случилось?

— Ничего, — ответил Федя. Помолчал и добавил: — Боль­ной у меня сегодня умер. Двадцать лет. Студент. Мать и отец были у койки. И я.

— А что у него было?

— Рак.

Федя, резко дернув «Волгу», покатил в свой институт.

У нас с батей совпали смены, и я его поджидал на скамееч­ке недалеко от проходной. Батя всегда прихватывает лишние полчасика. Устает старик, уже не успевает. А нужно держать марку.

Наша многотиражка «Завод заводов» напечатала сегодня ре­зультаты ответов на анкету, в которой было всего два вопроса. К женщинам: «Какими качествами должен, по вашему мнению, обладать мужчина как спутник жизни?» И к мужчинам: «Чего ждут мужья от своих жен?»

На анкету ответил чуть ли не весь завод. По числу голосов получилось, что женщины хотели от мужчин прежде всего жиз­нерадостности. Затем интеллигентности, трезвости, помощи по дому, искренности. После этого шли рыцарство, верность, доб­рота, трудолюбие, щедрость, физическая сила.

В общем, интеллигентность опередила физическую силу на семь пунктов, а жизнерадостность оказалась для большинства самым важным качеством.

Мужчины ответили совсем по-другому. Я написал первым пунктом «умение поддержать мужчину во всех его делах». Но по количеству голосов получилось: на первом месте — жен­ское очарование, затем красота, трудолюбие, верность, скром­ность, интеллигентность, доброта, нежность, искренность. А жиз­нерадостность вообще не упоминалась. Ну и ну…

Но может, женщины — существа более чуткие, чем мужчи­ны, предчувствуют, что приближается время, когда люди будут дорожить жизнью и человеком в этой жизни намного больше,чем теперь. И тогда в самом деле жизнерадостность станет одной из самых важных, и самых необходимых черт человече­ского характера.

В конце концов, что нашла во мне Вера такого, чем бы не обладал ее муж Виктор, кроме веселого характера? Но надолго ли хватит мне этого характера, если я постоянно прислушива­юсь к нашему лифту?

Подошел батя — сутулый, усталый, совсем не похожий на свой портрет, который первым висел в ряду портретов передо­виков завода вдоль аллеи, ведущей к проходной.

Нам навстречу двигался наш председатель завкома Павел Афанасьевич Мокиенко своей особой походкой — мой брат Федя называет ее щадящей, когда человек перенес радикулит и теперь ходит, чуть оттопырив зад и слегка расставляя ноги, чтоб не сделать самому себе больно.

— Вас как раз я ищу, — обрадовался он. — Уже и на про­ходной предупреждал. Срочное задание.

Мокиенко утирал посеревшим влажным платком свое круг­лое лицо и совершенно лысую голову. На правой руке у него был японский магнитный браслет. Трудно было поверить, что имя этого располневшего, словно налитого водой человека ког­да-то гремело, что он был знаменитым мотогонщиком, участво­вал в кроссах на мощных мотоциклах-пятисотках с коляской. Теперь он сам себя называл «только меценатом» и помогал нашему мотоклубу всем, чем мог. А мог он немало. У него в руках все статьи профсоюзных расходов.

Председатель завкома наконец отдышался.

— Французы приехали. Профсоюзная делегация. Трое. И, понимаете, хотят посетить квартиру рабочего. Есть такое мне­ние — чтоб к вам…

— У кого есть такое мнение? —– недовольно спросил батя.

— Ну у руководства… Если, конечно, вы ничего не имеете против.

— Я-то не имею. Но у нас такие дела решает министерство внутренних дел.

— Почему министерство? — удивился Мокиенко.

— Жена у меня — министерство. Как она скажет. Ей их при­нимать, угощать…

— Ну что вы? — сказал председатель завкома. — Мы это все наладим. Обед из ресторана привезем. Коньяк всякий. И официантку. Это пусть вас не волнует.

— Да меня оно вообще не волнует. Но пока не поговорю с женой…

— А когда вы поговорите?

— Сегодня. И завтра дам ответ. По всей форме.

— Нет, — снова провел платком по лысине Мокиенко. — Им сейчас нужно сказать. А прием завтра, после работы. Вы по­звоните Галине Игнатьевне. Прямо из проходной можно.

Он у нас никогда не бывал, но имя мамы и даже отчество почему-то помнил.