Весёлый Роман

— Тебе легче, — говорил дядя бате. — Ты рабочий. Ге­гемон.

А почему легче? — обиделся батя.

— Опять у тебя часы отстают? — обрывая их спор, язви­тельно спросила у меня мама. Она, по-видимому, не хотела, чтоб этот разговор продолжался при мне.

— А потому легче, — упрямо продолжал дядя, — что нет у тебя этого постоянно грызущего сердце чувства: то не сделано, это не закончено, в том ещё не разобрался, это упустил.

— А ты не упускай, — сказал батя. — Ты упустишь, а по затылку Ромка получит.

— Вот я и говорю, — продолжая разговор, который начался без меня, сказал дядя Миша, — пусть Роман сам защищает свой затылок. И твой. И мой.

— Пийте, люди, горілочку, а ви, гуси, — воду, аби люди не казали, що ми злого роду 20 , — предложила мама.

— Нам на здоров'я, а ворогам на безголов'я 21 . — Дядя Миша опрокинул рюмку, поморщился и стал закусывать салом.

— Хто п'є, той кривиться, а кому не дають, той дивиться 22 , — заметила мама.

20 Пейте, люди, водочку, а вы, гуси, — воду, чтоб люди не говори­ли, что мы из плохой семьи.

21 Нам на здоровье, а врагам на погибель.

22 Кто пьет, тот кривится, а кому не дают, тот смотрит.

— Доки неба дійдемо, ще по едній шарпнемо, — не остал­ся в долгу дядя. — Выпейте, Галя, и вы до дна, бо на дні мо­лоді дні 23 .

— Чоловік проп'є вола, то це його слава, а жінці й помело не вільно 24 , — сказала мама.

— Что там с этой подводной лодкой? — спросил батя.

— С какой?

— Атомной. Американской.

— Затонула. Со всем экипажем.

— Это мне известно. А по какой причине?

23 Пока до неба доберемся, еще по одной дернем. На дне моло­дые дни.

24 Муж пропьет вола, так это его слава, а жене и помело нельзя.

— Не знаю. Думаю, слишком глубоко забрались. Давление. Металл не выдержал. А может и так быть, что слишком уверен­но себя почувствовали. Забыли, где находятся. А море этого не любит.

— У нас не может быть такого случая?

— Пока бог миловал. Но, как говорится, бог помогає пере­візникові, але мусить гребти, 25

Мама принесла здоровенную миску вареников и блюдо с горячими пирогами, накрытыми вышитым полотенцем. Приступая к вареникам, дядя заметил:

25 Бог помогает перевозчику, но тот должен грести.

— Як молодим був, то сорок вареників з'їдав, а тепер хамелю хамелю й насилу п'ятдесят умелю 26 .

А мама в ответ:

— Ужте, їжте, на живіт не вважайте, аби шкура видержала 27 .

— Хай бісове черево трісне, аби дар божий не пропадав 28 — ответил дядя.

Виля часто повторяет: «Есть много в этом мире, друг Гора­цио, что вашей философии не снилось». Не знаю, как насчет другого, а таких вареников не снилось никакой философии. Та­кие они вкусные, что действительно невозможно остановиться.

26 Когда молодым был, то сорок вареников съедал, а теперь С трудом жую и насилу пятьдесят умну.

27 Ешьте, ешьте, на живот не обращайте внимания, лишь бы шкура выдержала.

28 Пусть чертов живот лопнет, лишь бы дар божий не пропал.

Справившись с варениками, дядя провозгласил:

— Де ви, пироги? Тут є ваші вороги 29 .

Мама подвинула пироги, масло, сметану и тут же добавила:

— Гріх то неспасений — істи пиріг немащений 30 .

Я вспомнил, как французы, которые когда-то побывали у нас в гостях, никак не могли понять, почему к пирогам, кроме масла, нужна еще и сметана. «Уж что-нибудь одно, — говори­ли они. — Слишком жирно и слишком сытно. После такого обеда на баррикады не пойдешь». — «Когда соберетесь на барри­кады, — ответил им батя, — мы угостим вас нашим саломуром. Есть у нас и такая еда». Саломур — это такой соус из уксуса, толченого чеснока, перца и соли. С ним едят вареную рыбу.

29 Где вы, пироги? Тут есть ваши враги.

30 Грех то непрощеный — есть пирог немазаный.

Отодвигая пироги, дядя сказал:

— Оце наївся, як дурень на хрестинах. 31

— Як багато родичів, то або сім раз пообідав, або ні разу не їв, 32 — отозвалась мама.

А о чем они с мамой говорили, я так и не знаю. По-моему, что-то семейное. Дочка у дяди, моя двоюродная, сестра, как-то неудачно вышла замуж. Что-то не ладилось у нее там с мужем. Не о разводе ли шла речь, потому что мама сказала некстати: «Малі діти деруть запаску, а великі — серце», 33 а дядя ответил: «Прожили, як у ступі стовкли: ні смаку, ні знаку» 34 . Еще одна разбитая любовь.

31 Вот наелся, как дурак на крестинах.

32 Если много родственников, то или семь раз пообедал, или ни разу не ел.

33 Малые дети рвут юбку, а большие — сердце.

34 Прожили, как в ступе столкли: ни вкуса, ни следа.

«Женщина! Если ты когда-нибудь встретишься с богом, спро­си у него, любил ли тебя кто-нибудь сильнее, чем я».

Когда-то мне казалось, что именно так, как пелось в этой парагвайской песне с ее любовью, как море, я любил Веру. Женщину, которая предала своего мужа, изо дня в день лгала ему и приучила к этому и меня. Но ведь все могло быть наобо­рот. Могло ведь случиться и так, что я был бы ее мужем, а Виктор — любовником. И тогда бы она обманывала меня. Как Лена. Ложь, ложь и ложь.

Я выглянул в окно, посмотрел на дерево перед нашим до­мом. Я считал, что это клен. Тот самый, который поет в банду­рах. Но это — неклен.

Если бы встретить девушку, на которую можно во всем по­ложиться. Но как ее найти?.. Я уже ожегся. И все-таки где-то ведь живет такая девушка. Только я не знаю, как ее зовут.

Прежде всего нужно было вернуть деньги Мише. И не так мало — шестьдесят рублей. Миша охотно одалживал деньги, но любил, чтобы их ему возвращали точно в срок. День в день. Минута в минуту.

В общем, эта командировка в Харьков была очень своевре­менной. Я решил, что, если получу хоть сотню аванса под командировку, все будет в порядке. Однако мне выписали командировку всего на десять дней, и бухгалтерия выдала аванс шестьдесят рублей из расчета по два шестьдесят суточные, по рублю — квартирные и на проезд остальные. Авансы на командировку главный бухгалтер всегда подписывал неохотно, сам придирчиво прикидывал на счетах и денег давал в обрез.

Я зашел в парикмахерскую. Миша увидел меня в зеркале, помахал в знак привета бритвой и, не оглядываясь, заметил:

— Точность — вежливость королей.

Он обдал облаком одеколона длинноволосого паренька с прыщавым лицом, помахал на него салфеткой, как секундант в перерыве между раундами обмахивает своего боксера, и об­ратился ко мне:

— Ваша очередь.

Я сел в кресло.

— Подстричь?

— Подровнять.

Миша накрыл меня прозрачным фартуком и замахал надо мной бритвой. Он при стрижке пользуется бритвой вместо нож­ниц. Высший парикмахерский шик. Давно я у него стригусь и все равно каждый раз поеживаюсь — не отхватил бы он мне ухо.

— Есть новый анекдот. Про автомобилистов-частников. Сна­чала под машину залез водитель, потом пассажирка, которая тоже понимала в автоделе…

Он рассказал свой несмешной анекдот — это у него профес­сиональное, — подбрил у меня за ушами и спросил:

— Освежить?

— Да нет, не нужно.

Набрав в зубцы металлической расчески вату, он причесал меня, пощелкал ножницами, подравнивая какой-то вихор, и удовлетворенно сообщил:

— Ну вот, голова совсем круглая.

Иные парикмахеры мучились, стараясь не отстать от быстро­течной моды, а у Миши был только один эстетический принцип геометрического характера: если голова круглая, значит, все в порядке.