Весенние игры в осенних садах

Но я овладел собой и, игриво усмехаясь, спросил сотрудниц, отчего это их так волнует моя корреспонденция.

– Она бы нас никогда не волновала, если бы мы не видели, кто тебе вчера бросил конверт.

Я остолбенел: что бы это значило? Игра продолжается? А что, если это не игра, а все происходит по-настоящему? Но ведь она никогда не приносила писем лично, а присылала их по почте. Сомнений не было: меня разыграли.

– И кто же это был? – спросил я равнодушным тоном, еле сдерживая в себе вулкан гнева и ярости и желание скорей броситься к карманчику.

– Такая краля, что закачаешься, – хихикнула одна.

– Наверное, юная поэтесса, – пырснула смехом другая.

– А я думаю, это была красавица из школы любви пани Алины, – разразилась хохотом третья.

Еще мгновение – и я бы, наверное, воздал пересмешницам должное, но неожиданно их лица стали снова серьезными, а взгляды вперились в дверь, что была за моей спиной.

– О-ой, – захлопала ресницами одна из моих коллег шелкоперок, – это она…

Я резко обернулся и увидел высокую девушку с длинными распущенными волосами и в короткой юбочке, из-под которой виднелись НОГИ (Господи, о чем я пишу? Ясно, что ноги, а не колеса спортивного велосипеда. Но это были действительно НОГИ в черных чулках, ведь, собственно, НОГИ бросались в глаза прежде всего, они приковывали взгляд и не давали возможности воспринимать ничего иного вне себя. И надо сказать, я был не единственный, кто вытаращился на ее НОГИ. Половина редакции созерцала это чудо с восхищением, половина – с завистью.

И вот тогда, когда мои глаза ласкали ее кругленькие колени, пытаясь проскользнуть хотя бы на сантиметр под оборочку ее юбочки, она протянула мне цветы и вымолвила:

– Это вам.

Я приблизительно знаю, как дарить девушкам цветы. Но вот как принимать цветы из рук девушек – хоть убейте меня, – не знаю до сих пор. Когда это было на сцене в «Не журись!» [4] – там все понятно: берешь букетик, чмокаешь в щечку и шепчешь: «После концерта заходите за кулисы на чашечку кофе». Бывали такие, что приходили. Правда, за кулисами в полумраке я их часто не узнавал: в сценическом ярком освещении мои поклонницы выглядели намного привлекательнее…

4

«Не журись!» – легендарный эстрадный театр (1986 – 1991).

Она была намного красивее, чем я ее представлял. Это юное создание излучало сияние расцветающей красоты и свежей прелести, огромные черные глаза и здоровый румянец на чуть припухших щечках – а я уже, как шмель, затрепетал незримыми крылышками, и душа моя зажужжала от нервного возбуждения.

Я взял цветочки с таким выражением, словно принимал гуманитарную помощь от Монгольской Республики. Руки мои дрожали, я раскрыл рот, но застигнутые врасплох слова сплелись в сплошной клубок, распутать который я был уже не в силах. Мне захотелось спросить ее, действительно ли она та самая девушка, что посылала мне письма, но боязнь услышать «нет» сковывала. Я чувствовал, что здесь я разговаривать не мог, это было бы равноценно самоубийству. Когда столько пар глаз едят тебя поедом и с нетерпением ждут, а что будет дальше, невозможно сосредоточиться, подыскать нужные слова. И тогда я решил не говорить, а действовать.

– Ну, чао! – махнул я театрально рукой всем свидетелям сцены и, взяв девушку под руку, вывел ее, не забыв вручить цветы секретарше: «Поставьте, пожалуйста, эту роскошь в хрустальную вазу на моем столе…» Не хватало еще, чтобы я на глазах этой завистливой публики возился с цветами.

В глазах девушки искрились смешинки, она не скрывала удовольствия от созданного ею эффекта. Ее сочные вишневые губы казались мне живым воплощением добродетели и чистоты. Мы вышли на Академическую, и я наконец выжал из себя:

– Значит, это ты и есть та самая таинственная Марьяна.

Не услышав возражений, я начал что-то плести про ее стихи, они вполне хороши, даже очень талантливы, но писать в таком стиле нет смысла, ведь так пишут десятки, да что там – сотни поэтов, но мою менторскую тираду она оборвала просто и непринужденно:

– А это не мои стихи. Я вообще стихов не пишу.

Я онемел, не зная, возмущаться мне или смеяться.

– В таком случае… тогда чьи это стихи?

– Да так… я их из какого-то журнала переписала.

Тут она сама засмеялась и весело взглянула на меня.

– Зачем? – спросил я.

– Чтобы познакомиться. Разве не ясно?

– Но ты могла и так познакомиться.

– Так не интересно. Если бы я написала письмо без стихов, вы бы мне не ответили.

– Почему? Я обязательно отвечаю на все письма, – сказал я первую неправду.

Марьяна снова взглянула на меня со смехом, и я подумал, что она, наверное, не такая уж и простушка. Я не знал, о чем даже говорить, меня подмывало спросить, зачем она хотела со мной познакомиться, но я сдерживал себя, боясь услышать что-нибудь вроде: «А так просто. Посмотреть, какой вы в жизни. Ну, чао!» Странно, почему я ощутил тогда этот страх, словно бы ожидал от знакомства с ней чего-то особенного и боялся отпугнуть, хотя, по правде говоря, зачем она мне сдалась? Шпана жопастая. Подумаешь – ноги.

– Ну, не сердитесь, – легонько толкнула она меня и взяла под руку. – Мне хотелось поговорить с вами. После того, как я прочитала ваши произведения.

Не ты первая, кому хочется со мной поговорить, подумал я. И уже не знаю о чем: о пани Алине, о том, что было на самом деле, а что я выдумал, собираюсь ли писать третью часть «Дев ночи» и т. д.

– Ну, и о чем бы ты хотела поговорить? – спросил я скучающим тоном.

– А так – ни о чем. Просто побеседовать.

– Так ты не собираешься расспрашивать меня об истории написания «Дев ночи»?

– А зачем? Ведь правду вы все равно не скажете.

Она была права. И нравилась мне все больше.

– И тебя не интересует, буду ли я писать продолжение?

– Нет. Меня вообще ничего не интересует. Хотела рассмотреть вас вблизи…

– Вот оно что! – и я затаил дыхание.

– Я почувствовала, что вы именно тот человек, который сможет мне помочь.

Это лучше того, что я предвидел, но хуже того, чего мне бы хотелось.

– И чем я могу быть полезен?

– Не все так сразу. Вам не кажется, что вы слишком торопите события? У вас даже не хватило терпения спокойно переписываться со мной. Вы возжаждали меня увидеть. Сейчас! Немедленно!

Я чувствовал себя школьником, которого сейчас поставят в угол.

– Вы разрушили романтичность наших отношений. Их тайна, загадочность – все развеялось.

– Мне кажется, тебе следовало бы не мне письма писать, а Стендалю. Жаль, что он не дожил до этого счастливого дня.

– Но Стендаля нет. Нет Бальзака. И Цвейга нет. И Ремарка… Но я же должна кому-то писать. Я выбрала вас.

Неужели я должен был ей сказать, что выбор неудачен?

– А что было бы, если бы я не поторопился и наша переписка продолжилась?

– Все проистекало бы намного естественнее. Мы бы значительно больше узнали друг о друге. Первая наша встреча могла бы происходить вообще без слов. Представляете, как это мило? Мы бы пошли в парк, вокруг осень, листва шуршит под ногами, и мы слушаем это как музыку.

– Ага, так ты планировала затянуть все до осени.

– Я ничего не планировала, это я образно высказалась. Я, честно говоря, настолько обиделась на ваше последнее письмо, что решила вас вычеркнуть из… – здесь она сделала паузу и исправилась: – Я решила забыть о вас. Впрочем, вам об этом известно.