Весенняя вестница

"Если б он знал, кто его зовет, то примчался бы, сшибая светофоры", – подумала она о Мите и, не заметив того, улыбнулась.

Они были близнецами, и он даже родился чуть раньше, но Аля всегда чувствовала себя старшей. Может, потому, что с детства умела воспринимать весь мир, как радость, подаренную нам на короткое время. Никто ее этому не учил, ведь отец ушел от них, когда Алька была еще совсем девчонкой, а мать все годы до второго брака, а после него с удвоенной силой, проклинала и всех мужчин, и "разлучниц", и землю, по которой они ходят. В этом Митя был больше похож на нее, но он злился на жизнь за свой нос, который действительно непонятно откуда взялся – ни у кого в родне такого не было. Этот нос загораживал от него всю красоту мира, с которым он то и дело вступал в бой по разным пустякам. И, конечно, всегда проигрывал…

Ей вспомнилось, как три года подряд Митя отправлялся летом в Москву поступать в МГИМО, потому что на меньшее был не согласен. Всем, до последнего соседского мальчишки, было ясно, что поступить туда парню из Сибири, да еще и с "четверками" в аттестате, невозможно, однако Митя ничего не хотел слышать. Аля догадывалась, что он бьется головой о стену только ради Стаси, и молилась, чтоб у него все получилось, хотя и не верила в это.

Величественный мост, соединяющий с Западом, остался неприступен, и Митя вернулся домой в третий раз, перестав верить в себя окончательно. В армию его не взяли из-за плоскостопия, и это тоже казалось ему унизительным, хотя любой на Митином месте прыгал бы от счастья. Алька пыталась доказать ему это, но брат только сердито щурился и твердил: "Тебе бы так… Вот тебе бы так…"

Но Митя вовсе не был злобным карликом, а улыбка у него была застенчивой, как у приютского мальчишки, которого впервые погладили по голове. Аля подозревала, что если б Митя, наконец, нашел то единственное, что по его же мнению оправдывало бы его существование, то он вывернулся бы наизнанку, чтобы оправдать свое неведомое предназначение. Ей вдруг пришла в голову, на первый взгляд дикая, но в глубине своей правильная, мысль: если б Стася заранее знала, что ее ждет, Алька уговорила бы ее родить от Мити. Тогда он разбудил бы наконец свои дремлющие жизненные силы, чтобы вырастить ребенка в любви и достатке. Ради самого себя ему лень было напрягаться, Альке же хватало одной любви, никакой достаток не был ей нужен.

Эта фантазия не показалась ей жестокой по отношению к Стасе, ведь в этом случае после нее остался бы хоть маленький след. И стерег бы его верный человек… Для всех троих трагедия заключалась как раз в том, чего не желали замечать люди, пропускающие время между растопыренными пальцами: уже не успеть…

"Даже если б ребенок мог родиться за пару недель, и то уже поздно, – думала Алька, уже готовая расплакаться. – Сейчас он родился бы больным…"

Когда к крыльцу подошла апельсинового цвета Митина машина с черными брешами цифр на боку, Аля выскочила на мороз, не боясь простудиться, и закричала:

– Митя! Митька, скорее!

Он услышал ее и, не поверив своим глазам, перегнулся к противоположному стеклу. Его круглые глаза стали еще больше, а губы шевельнулись. Еще не выйдя из машины, он уже что-то спрашивал. Потом все же догадался выбраться наружу и побежал к сестре, даже не заперев дверцу.

– Ты что тут делаешь?!

Он затолкал ее назад в вестибюль и обеими руками вцепился в Алькины плечи:

– Ну?!

– Стася здесь, – ответила она уже спокойно, ругая себя за то, что, забывшись, напугала брата. – Да ничего страшного… Аппендикс удалили.

– А, я же говорил! – он торжествующе разулыбался. – А вы не верили, что это аппендицит. Так она теперь заштопанная? Может, будет поменьше задаваться?

Аля отвела глаза: "Бедный ты мой…" И засмеялась:

– Может быть.

Ей бы ляпнуть какую-нибудь пошлость, вроде: "Товар с брачком", чтобы Митя окончательно успокоился, ведь он лучше всех знал, что Аля не станет смеяться над настоящей бедой. И она пыталась себя заставить, вот только язык ни в какую не желал ее слушаться.

Но Митя и так не выглядел встревоженным. Может, потому, что не мог припомнить случая, когда сестра его обманывала, и принял ее слова на веру… Исподволь разглядывая его смеющееся лицо и перебрасываясь обычными фразами, Аля думала: "Неужели ему никогда не приходило в голову, что ее так же легко потерять, как и любого другого человека? Потерять, даже не получив… Неужели я так же потеряю Линнея? Господи, ну почему я такая?! Почему я снова думаю о нем, когда Стася… Стася…"

– Эй, что случилось? – Митя пристально вгляделся в ее лицо. – Что-то не так? Ты мне все сказала? Алька! Я же все равно узнаю!

Она с трудом выдавила очередную ложь:

– У нее был перитонит. Операция очень тяжелая… Долго делали. А она домой просится. К нам…

– К нам?! – он так и просиял. – Правда? Так пошли за ней! Это здорово. Ей, наверное, отлежаться надо?

– Надо. С месяц.

– Месяц? Вот здорово!

Чтобы у него не возникало больше вопросов, Аля пояснила:

– Маму она не хочет обременять, а я целый день буду рядом.

Митя с готовностью вызвался:

– Я могу взять за свой счет.

– Нет, не надо, – испуганно вскинулась она. – Стасе же отдыхать нужно будет! А ты разве дашь…

У них и так оставалось слишком мало времени для того, что задумала Алька. Теперь присутствие брата могло помешать еще больше, чем когда она сама отправлялась к Линнею.

Внутри нее все болезненно сжалось, едва она произнесла его имя. Она поднималась рядом с братом на второй этаж, на ходу объясняя, что Стасе еще нельзя вставать, и нужно будет ее каким-то образом спустить вниз, а сама в каждой угловой тени видела осунувшееся лицо Линнея. То лицо, на которое Аля могла бы, не отрываясь, смотреть всю жизнь… То лицо, на которое она готова была молиться, как на образ… То лицо, что проступало даже поверх черт Стаси…

"Разве я смогу от него отказаться?! – ей хотелось закричать об этом так, чтобы Стася услышала и сделала бы это прежде нее. Но Аля знала, что не имеет на это права. Это был ее замысел, о котором Стася даже не подозревала, и Альке в одиночку предстояло пережить последствия.

– Куда в верхней одежде? – крикнул им вслед резкий женский голос, но Митя даже не обернулся, только на ходу стянул куртку.

– Митька, а ты потолстел, – вдруг обнаружила Аля. – Нет, не потолстел… Поздоровел как-то!

"Вчера я не могла этого увидеть…"

– Я подкачался, – смущенно признался он. – У нас там есть небольшой зальчик. Я решил попробовать.

Алька с уважением тронула его руку возле плеча:

– Помогло. Действительно, заметно!

Он повел головой, как одноглазая птица:

– Может, она тоже заметит?

– Конечно, заметит, – заверила Алька, не покривив душой, потому что сегодняшняя Стася действительно не могла не заметить.

"Горе открывает нам глаза, – обнаружила она с обидой. – Почему так? Почему человек видит лучше, только оглядываясь назад? Она ведь уже не с нами… Мы уже ее прожитая жизнь. Он – ее несостоявшаяся жизнь".

– Что-то ты мне не нравишься, – с подозрением пробормотал Митя, заглядывая ей в лицо. – Какая-то ты потухшая…

Аля опять попыталась оправдаться:

– Думаешь, я не расстроилась за нее? Она ведь намучилась. А мы даже не знали.

– Они могли бы позвонить и до операции!

– Это была срочная операция. Перитонит, он ведь не ждет… Ей было больно.

Он вяло согласился:

– Ну да, я понимаю…

"Он что-то почуял, – решила она со страхом. – Нужно получше следить за своей физиономией."