Весна для репортера
Шрифт:
Девушка на ресепшен, невысокая, ширококостная и широкоскулая, но симпатичная, явно не обрадовалась, поняв, что я из России, и не смогла скрыть презрительно-недовольную гримасу. Потом она долго рассматривала мой паспорт, что-то проверяла в компьютере, после куда-то звонила, называла кому-то мое имя. Наконец беленький прямоугольник карточки-ключа был выдан мне со словами, что завтрак в ресторане с 7 до 11 и, если я захочу воспользоваться гостиничным сервисом, сотрудники отеля к моим услугам. Она говорила по-русски, но очень тихо. Раппопорт к тому времени уже отправился в свой номер, предварительно выпив в баре две стопки коньяка и, как я отметил, впервые за время нашей поездки испытав что-то похожее на удовлетворение.
Когда я вошел в номер, мне словно что-то преградило путь. Внутри все похолодело, хотя ничего такого,
Я бросил сумку на пол, зашел в ванную и смочил лицо холодной водой. Стало легче. Надо смыть с себя все, и как можно быстрее.
После душа я побрился. Слава богу, самочувствие улучшалось.
Мой номер находился на двенадцатом этаже. Подойдя к выходившему на Майдан окну, я увидел почти вровень с моими глазами статую, символизирующую свободную Украину. Справа, вдалеке, золотился купол Михайловского собора. Чуть ближе упрямо уперлись в землю окружавшие площадь прямоугольные серые здания. На углу Крещатика чернел обугленный Дом профсоюзов. Там сторонники Майдана пытали пленных милиционеров и журналистов. Слева и несколько ближе – дом с красивой колоннадой по верхнему этажу. Киевская консерватория. Совсем недавно отсюда Майданом управляли его комиссары, нынче командовавшие уже целой страной. Я всматривался в этот не лишенный инфернальности вид и вспоминал, как мы в последний раз навещали тетю Шуру вместе с отцом. Мать тогда не поехала с нами. Почему-то в тот год с Шурой, родной отцовской теткой, у нее испортились отношения. А может быть, они и раньше были не очень. Мать не жаловала отцовскую родню, как и они ее. Чтобы не создавать лишнего напряжения, отец следил за тем, чтобы встречи антагонистов происходили как можно реже. Поэтому не уговаривал мать составить нам компанию в той поездке. Тем более что он планировал провести в Киеве несколько важных встреч. Сейчас я думаю, что если бы не эти обстоятельства, здоровье тети Шуры его бы так не взволновало. Хотя, возможно, я ошибаюсь. Тогда на выборах только что победил Виктор Янукович, и все ждали какого-то продолжения политического чуда. Ну, например, что украинские националисты в один момент исчезнут с лица земли или полюбят Россию. Или что Россия и Украина снова станут одним государством.
Пока отец ездил по делам, я уговорил тетю Шуру погулять по центру. Ей надо было больше бывать на улице, как я себя убедил, а одна она опасается. Вдруг плохо станет? Мы бродили по Крещатику, сидели на Майдане на скамейках, любовались фонтанами, и она будто молодела на глазах. Наверное, что-то хорошее было связано в ее жизни с этими местами. В те давние времена, когда не было еще этого нового аляповатого Майдана и Киев был упоительно советским. Когда мы дошли до края холма над Днепром, пожилая женщина, глядя на далекую бурную реку внизу, всплакнула. Может, прощалась с чем-то или кем-то! И как тогда все было складно! Не было ни малейшего ощущения, что ты в другой стране, в другой культуре, что ты гражданин враждебного государства. А сейчас есть? Говорят, есть. Посмотрим…
Она прожила после той нашей памятной прогулки всего несколько месяцев. На похороны тети Шуры я поехать не смог. Теперь уже и не вспомню почему. Отец провожал ее в последний путь один. И вернулся сильно удрученный. Мы с мамой поначалу решили, что он так переживает кончину тетки, успокаивали его, но я быстро догадался, что Шурина смерть тут ни при чем и причина отцовских волнений крылась в чем-то другом. Через пару дней в разговоре за ужином он с горечью посетовал, что Янукович ведет себя странно, приближая крайне сомнительных людей. И что эти сомнительные люди начинают им руководить и проводить свою политику. И цель этой политики – совсем не славянское братство.
Я
прилег, не расстилая постель. Ноги гудели, и я начал растирать икры рукой. Кровь после этого стала циркулировать быстрее. Двадцать минут мне был необходим полный покой. Отец еще в детстве научил меня, как максимально быстро восстановить силы. Главное, чтобы глаза сосредоточились на чем-то одном. Я уставился в потолок, идеально белый, без малейшей бросающейся в глаза царапинки или бороздки – лишь вокруг основания стандартной люстры красовалась причудливая лепнина. Небо Аустерлица, увиденное раненым Болконским в конце первого тома «Войны и мира», вошло во все хрестоматии по русской литературе, о нем размышляли сотни филологов, о нем по сей день спрашивают на экзаменах юношей и девушек, оно стало символом бренности всего земного. Небо – оно и есть небо. А сколько людей, грустных и веселых, заболевающих и выздоравливающих, нервных и спокойных лежали вот так, напряженно всматриваясь в потолок, ища в нем чего-то, способного их успокоить! И не находили… И множился их ужас…Бывают обстоятельства, когда двадцать минут растягиваются очень надолго. Трудно объяснить, почему мне пришли в голову такие философские мысли по поводу обычного гостиничного потолка, но если бы меня не отвлек звук пришедшего на мобильник сообщения, я бы мог в своих рассуждениях неизвестно как далеко зайти. Телефон остался в брюках. Я несколько секунд размышлял, стоит ли читать смс сразу, – вставать совсем не хотелось, но все же приподнялся и потянулся за мобильником. Это Лариса. «Я рада, что ты долетел. Надеюсь, ты будешь вести себя хорошо?» Ее игривость сейчас показалась мне неуместной. За то время, пока мы вместе, я не давал ей повода усомниться в себе.
Ничего не стал отвечать. Пусть помучается… Напишу ближе к вечеру.
Однако уже пора было спускаться в холл. До названного Геннадием времени встречи оставалось всего ничего. Я ненавидел опаздывать. В те редкие случаи, когда не успевал куда-то, испытывал почти физическое неудобство. Раппопорт там, кстати, не заснул? После такого количества спиртного – немудрено. Надо постучаться к нему. Его номер находился через дверь от моего.
Славик или спал как убитый, или уже спустился. На мой энергичный стук никто не отреагировал. Если он отрубился – это катастрофа, переживал я, спускаясь в лифте. Все сорвется? Но зря я нервничал. Раппопорт и Геннадий уже ждали меня внизу. Причем Славик выглядел на удивление бодро. Видно было, что его курчавые волосы еще чуть-чуть мокрые.
Пока мы шли до Верховной рады, рядом с нами текла параллельная жизнь – жизнь Майдана. Если не знать, какой страшный котел бурлил в Киеве в последние месяцы, можно было бы принять эту суету за гигантскую стройку. Какие-то люди что-то тащили, покрикивали друг на друга, иные стояли группами, с видом часовых. В нескольких местах дымились походные кухни, раздавались возбужденные голоса. Майдан победил, но не уходил. Кому-то придется это решать очень скоро. Не век же им тут митинговать. Вблизи Дом профсоюзов выглядел еще ужаснее, чем из окна гостиницы. Его обгоревшие пустые окна напоминали глазницы скелета, а копоть на стенах – следы гигантского ядовитого грибка. Другие здания также хранили следы недавних бесчинств. Были покорежены, изуродованы… На мостовых еще оставались разбитые автомобили. Один такой на наших глазах раскурочивали весьма подозрительные типы.
Геннадий сопровождал нас до самого здания Рады. Там он показал на входе наши аккредитации, охранник оглядел их недоверчиво, потом куда-то позвонил и только после этого дал добро на проход. Я взглянул на то, что отдал мне секьюрити, и прочитал, что аккредитованы мы не от родного канала «Ньюс», а как представители российского посольства. Я изумился, почему так. Геннадий ответил, что такая аккредитация надежней. Ну, ему виднее. Хотя зачем он тогда что-то молол в машине про наш коррпункт? Мол, заезжать не будем, аккредитации уже у меня… Ладно. Потом разберемся с этим. Видно, я чего-то не понимаю. Меня никогда никуда не аккредитовывали. Славик вон не высказывает никаких опасений. Значит, все как положено.
На прощание наш провожатый сказал нам, вручая визитки:
– Вот по этому телефону можете звонить мне круглые сутки. У вас временная аккредитация… Будьте, как говорится, бдительны. И в городе снимайте осторожно. Хулиганов сейчас пруд пруди. Юра, тебя можно на секунду?
Мы отошли на несколько шагов.
– Завтра Раппопорт пусть отдыхает, – ему не помешает, – а я в девять утра жду тебя в кафе «Два гуся». Мы его проходили. Обратил внимание?
– Это рядом с «Кофе-Хаусом»? На Крещатике?