Весна незнаемая. Книга 2: Перекресток зимы и лета

– Нет, нет! – твердил Светловой, сжимая ее руки. – Не надо! Не говори так! Ведь можно же что-то сделать!

– Вот и сделают! – Леля улыбнулась, глядя на него ласково и отстраненно. – Другие сделают… Перун сделает, Велес, Макошь… Другую Лелю сделают. А меня уже нет.

– Как же – нет! Вот она ты, и я люблю тебя! – Светловой тормошил ее, точно хотел разбудить от тяжелого сна, в котором она говорит такие страшные вещи. Его мучало раскаяние: ведь это он своей жадностью погубил ее, эту красоту, запер в роще и тем обрек на гибель! Это, последнее, он осознал только сейчас, и никогда еще собственный поступок не казался ему таким чудовищным. – Я люблю тебя! Не покидай меня! Жизнь мою возьми, только не умирай!

– Знаю, что ты меня любишь! – Леля погладила его по лицу, но ее тонкие пальцы были холодны. – Я тебя не покину. Я тебя с собой возьму. Хочешь?

Светловой кивнул и прижал ее к себе. Он не спрашивал, что ждет божество после того, как оно перестанет быть собой, куда оно уходит, когда даже в Надвечном мире ему не остается места. Он не думал и не хотел знать, что будет с ним самим. Для него было важно одно: что Леля, его единственная возлюбленная, не покинет его. Пусть где-то в Ледяных горах спит другая Весна – ему не нужна была другая. Ему нужна была только эта, умирающая, в которую он вложил так много от своей души, что без нее уже не мог существовать.

Глава 6

Князь Велемог до вечера так и не приехал: должно быть, заночевал где-нибудь на погостье. Но до самой темноты посадский люд сидел вокруг костров на княжьем дворе и даже за воротами – все ждали, надеясь, что князь уделит голодным часть своей добычи. Теперь, когда дичь привозили, она съедалась вся, кроме шкур, рогов и копыт. Уже в темноте, поняв, что сегодня ждать больше нечего, княгиня Жизнеслава послала челядь раздать людям по кусочку жесткого хлеба с тертыми желудями, по горсточке сухого гороха или овса.

– Я так боюсь, что кто-нибудь умрет у меня перед крыльцом, – шепнула она Дароване, и Дарована кивнула: эти страхи были ей знакомы по Глиногору.

Княжич Светловой вернулся только в сумерках. Дарована столкнулась с ним в верхних сенях, когда он шел к матери; она хотела спросить, не задал ли он Леле ее вопроса, но только глянула ему в лицо и промолчала. Светловой выглядел хмурым, погасшим. Нет, от него ждать помощи нечего.

И Дарована опять вспомнила Громобоя. «Сын Перуна – где он?» Весь день они проговорили с княгиней Жизнеславой, и Дарована, обновив этим рассказом все свои воспоминания и надежды, сейчас всей душой стремилась к Громобою. Она вспоминала его лицо, и его темно-рыжие веснушки на носу и на лбу казались ей гораздо красивее, чем белизна кожи Светловоя. Как хорошо ей было, когда он был рядом с ней – и там, в Велишине, где она боялась оказаться выбранной в жертву, и там, в Глиногоре, где он отбил ее у богов… Теперь все прежние тревоги казались Дароване ненастоящими: ведь Громобой был рядом с ней, а значит, все остальное было неважно.

Но теперь он был далеко. И она помнила слова Макоши: не бывать лету прежде весны. Чтобы встретиться с ним, ей нужно сначала разбудить весну. А для этого – пройти через зиму…

Княгиня хотела поместить ее на ночь в своей спальне, но Дарована попросилась ночевать отдельно: у нее были на это свои причины, – и ей выделили в полное владение княгинину переднюю горницу. Челядинки помогли ей приготовиться ко сну, а потом она отослала их и села к столу. Перед ней на круглом серебряном блюде лежало золотое яблоко, подаренное Макошью на прощание. Дарована смотрела на него, собираясь с духом. Сердце замирало при мысли о том, что ей предстоит сделать. В ее руках, как это ни невероятно, была сейчас судьба земного мира. Она пришла сюда, в землю речевинов, к Ладиной роще, чтобы свести друг с другом сына Велеса и сына Перуна – Огнеяра и Громобоя. Но сначала их обоих надо было еще найти! Огнеяр – в Велесовом подземелье, и ей предстоит дозваться его оттуда. А где Громобой? В каких мирах, в Яви или в Прави, он сейчас бродит?

Дарована слегка тронула яблоко на блюде, и яблоко, с готовностью отозвавшись на толчок, покатилось по кругу. Дарована смотрела, как оно движется вдоль узорной каймы, и в глазах у нее мелькало от его золотого блеска. Яблоко катилось все быстрее и быстрее, Дарована уже не могла за ним следить; беловато-золотистые светлые круги слились в одно сплошное сияние.

А потом вдруг стало темно. Перед ее глазами возникла широкая равнина, заваленная снегом, тускло отражавшим рассеянный свет небес. Небо и земля содрогались под равномерным стуком. Откуда исходит этот стук, пока не было видно, но Дарована ощущала его каждой жилкой, и сердце ее билось в лад с этим стуком, торопливо и размеренно. Потом где-то вдали вспыхнула маленькая огненная искорка. Она быстро росла, вот уже стало видно, что это живое существо, а потом Дарована разглядела фигуру коня. Золотисто-рыжий скакун в темноте казался сгустком пламени; он мчался по льду реки между снежными горами берегов, и от грохота его копыт содрогалась земля. Длинная черная грива и хвост при каждом движении рассыпали целые снопы жгучих искр, словно были напоены пламенем. Искры высекали и копыта коня, с силой бьющие по льду. Как огненный вихрь, как живая молния, конь мчался стремительно и неудержимо. И все это было так близко и ясно Дароване, что она поняла: он мчится сюда. Он идет к ней!

Не в силах больше выдержать этого, она закрыла лицо руками. Видение исчезло, но и перед ее закрытыми глазами двигался размытый огненный очерк, сгусток бьющегося пламени, как будто она видела сам дух Громобоя. Кровь билась в ушах, как топот копыт по льду.

Некоторое время Дарована сидела, стараясь прийти в себя. В тереме было тихо: не слышалось голосов за стеной у княгини, все молчало во дворе, и только угольки в печке порой пощелкивали. Тишина, как глубокая вода, залила весь мир; мертвенность зимней ночи царила под небом, как будто здесь и не было ничего живого. Давно уже опустели скотные дворы, хлевы и конюшни: едва ли по всей говорлинской земле осталась хоть одна лошадь или овца. А люди затаились, будто надеялись, что неизбежная смерть не найдет их… Всем существом Дарована ощущала, как близка к ним эта всеобщая смерть, но в то же время перед ней брезжила надежда. Она и сейчас продолжала слышать где-то высоко над теремом этот размеренный стук копыт. Он даже не слышался, а скорее угадывался где-то там, за облаками. Он идет сюда. Его нужно только позвать…

Дарована сняла золотое яблоко с блюда и положила в сторону. Без него сразу стало темнее: только одна лучинка горела в кованом узорном светце. Положив обе руки по сторонам блюда, Дарована сосредоточилась и стала тихо приговаривать, стараясь видеть все то, о чем говорит:

На море на океане, на острове на БуянеЛежит бел-горюч камень,А на том камне растет дерево огненное,Вниз ветвями, вверх корнями.А под деревом тем бездны преисподние,Где солнце не светит, ветер не веет,Роса не ложится, трава не растет,А лежит там один Огненный Змей.

Дароване было жутко: в игре пламенных отблесков на гладкой светлой поверхности блюда, в темноте вокруг ей виделась мрачная бездна, в которой висит мертвая, жадная пустота. Все там было неподвижно, бездыханно, и только Огненный Змей, единственная искра странной, неземной жизни, лежал, свернувшись, у подножия ледяной горы. Темнота давила на него, не давала поднять голову…

Заключен он в бездны преисподниеЗа тридевять железных тынов,За тридевять медных ворот,За рекою огненной, за ключами кипучими,За котлами горючими.Ой ты, Огненный Змей!Опрокинь ты ворота медные,Сломай ты столбы железные,Погаси ты реку огненную,Вылетай из бездны преисподней!

Дарована говорила все громче и увереннее: она видела, как Огненный Змей приподнимает голову, точно услышал ее слова. На глазах у нее он вдруг начал расти, наливаться живым пламенным светом, повернулся на месте, как вихрь, а потом вдруг взвился в воздух и полетел, описывая пламенный круг под своим темным давящим небом.

И одновременно Дарована ощутила, что какая-то неведомая сила вмиг опутала ее и потянула куда-то; вцепившись обеими руками в стол, она старалась удержаться на месте, понимая, что ее тянет к себе эта жуткая бездна. А Огненный Змей описывал круг за кругом все быстрее и быстрее, и с каждым кругом поднимался все выше и выше; давление тянущей силы нарастало, и Дарована поняла, что это: Огненный Змей у нее берет силы для своего движения. Это она вытягивает его из Бездны, как будто между ними протянута невидимая цепь. Она сама своим заклинанием сковала эту цепь и бросила ее конец в Бездну, и теперь должна держать, если хочет довести дело до конца и избежать жадной пасти подземелья! Кто перетянет: она ли сорвется за Змеем в Бездну, он ли выйдет к ней на белый свет? Дароване было жутко, тяжело, в любой миг она ждала, что не выдержит и рухнет в эту черноту; но вместе с тем она почему-то ощущала себя огромной, как гора над пропастью. Какие-то неведомые корни крепко привязали ее к земле, держали и не давали упасть; в памяти мелькнул образ Макоши. Мать Всего Сущего не спускала с нее глаз и помогала всеми силами земли. И Дарована торопливо заклинала, боясь, как бы не порвалась эта волшебная цепь:

Иди ко мне буйным вихорем,Синим облаком, темным сумраком,Снегом летучим, метелью секучей,Назад оборотись, вспять повернись,На семи ветрах, семи вихоряхИди от западной стороны под восточную,Иди от рассветной поры к полуночной,Иди вперед хребтом, назад лицом.

Огненный Змей завертелся клубом, бешено задергался, словно хотел мчаться в несколько сторон разом, потом встал в воздухе и кувыркнулся через спину назад.