Весна в моем декабре

Я сглотнула, чувствуя, как жар поднимается к щекам. Мои глаза, словно против воли, задержались на линии его ключицы, а потом спустились ниже.

Его грудь была широкой, идеальной, каждая мышца казалась выточенной. Вода стекала по его коже тонкими дорожками, заставляя блестеть в свете. Полотенце держалось на бёдрах настолько ненадёжно, что я боялась даже думать, что оно могло упасть.

Чёрт… Юля, соберись.

Я сделала резкий вдох и заставила себя посмотреть ему в глаза. Но это оказалось ещё сложнее. Его взгляд был пронзительным, диким, жарким.

Я пыталась справиться с собой. Собрать мысли, выровнять дыхание, сделать вид, что его полуголое тело, блестящее от капель воды, не имеет для меня никакого значения. Но это оказалось почти невозможно.

Его широкая грудь, сильные плечи, смуглая кожа, рельефный пресс, на котором задержался мой взгляд чуть дольше, чем я бы хотела… Всё это будто специально создано, чтобы разрушить моё хрупкое самообладание.

"Соберись, Юля. Это просто тело. Просто человек. Друг твоего сына. Всё. То, что было просто было. Забудь!"

Я наконец выдохнула и попыталась взять себя в руки.

– Макс, – мой голос всё ещё звучал слишком напряжённо, – мог бы хотя бы одеться, прежде чем выходить.

Он посмотрел на меня, и уголки его губ тронула лёгкая усмешка. Потом он вдруг засмеялся, тихо, хрипло, как будто я сказала что-то смешное.

– А зачем? – спросил он, глядя прямо мне в глаза.

Я замерла, чувствуя, как его взгляд прожигает меня насквозь.

– Что значит "зачем"? – я нахмурилась, но голос предательски дрогнул.

– Вас это так смущает? Или… – он сделал паузу, его усмешка стала шире. – Возбуждает, Юлия Алексеевна?

Я застыла, как вкопанная.

– Что ты сказал? – спросила я резко, чувствуя, как кровь приливает к щекам.

– Вы прекрасно слышали, – ответил он, опершись плечом о стену и скрестив руки на груди. Его тело чуть наклонилось вперёд, сокращая и без того крошечное расстояние между нами. – Мы ж теперь на «вы»… чужие… не знакомые… не трахались недавно в клубе, да?

Его синие глаза блестели, в них была явная провокация. Макс не скрывал, что это было намеренно, что он играл.

– Макс, – я с трудом выдавила его имя, чувствуя, как гнев смешивается с чем-то ещё, куда более опасным. – Уйди с дороги.

– Конечно, – кивнул он, но не двинулся. Его взгляд скользнул по моему лицу, чуть задержавшись на губах, прежде чем снова встретиться с моими глазами. – Если вам станет легче, могу надеть рубашку. Хотя, если честно, думаю, это ничего не изменит.

Мои пальцы сжались в кулак.

– Ты ведёшь себя, как ребёнок, – сказала я, стараясь придать голосу как можно больше холодности.

– Правда? – он усмехнулся, чуть наклонив голову. – Мне кажется, я веду себя вполне честно. А вот вы… – он сделал паузу, и его взгляд снова скользнул вниз, – вы слишком сильно пытаетесь сделать вид, что вам всё равно.

– Мне всё равно, – выпалила я, даже не успев подумать.

Он поднял бровь, будто не веря.

– Тогда почему вы не можете смотреть мне в глаза?

Я резко подняла взгляд, стараясь удержать его, не дать ему почувствовать, что он прав.

– Потому что я устала, – сказала я твёрдо. – И мне абсолютно наплевать, что ты сейчас пытаешься сделать. Ты мой гость. Друг моего сына. Не более.

– Не более? – он шагнул ближе, и я снова почувствовала спиной холод стены. Его голос стал тише, почти интимным, но в нём всё ещё звучала эта саркастичная нотка. – Забавно, но ночью в клубе вы думали иначе.

– Макс! – я почти выкрикнула его имя, ощущая, как злость и смущение поднимаются до горла. – Это было ошибкой. Раз и навсегда.

Он наклонился чуть ближе, и его губы изогнулись в дерзкой, почти наглой улыбке.

– Вы уверены?

Я отвела взгляд, чувствуя, как всё внутри сжимается от напряжения.

– Да, уверена, – сказала я, собрав остатки самообладания. – А теперь убери руку и дай мне пройти.

Он выпрямился, подняв руки в жесте "я сдаюсь", но его взгляд оставался всё таким же дерзким.

– Как скажете, Юлия Алексеевна, – бросил он, чуть отступив.

Я прошла мимо него, стараясь не смотреть, но чувствовала его взгляд на своей спине, словно тяжёлое прикосновение.

Когда я зашла в свою комнату и закрыла за собой дверь, моё сердце всё ещё бешено колотилось.

"Я не позволю ему сломать меня. Не позволю."

Но его слова, его взгляд, его тело – всё это остались со мной, обжигая изнутри.

Глава 6

Я всегда знал, что такое настоящая грязь. Та, которая въедается в кожу, под ногти, пропитывает каждый чёртов вдох. Не та, что смывается водой, а та, что становится частью тебя.

Эта грязь была в моём детстве. В маленькой квартире, где стены дышали плесенью, а окна зимой покрывались льдом изнутри. В голосе матери, хриплом от усталости, когда она приходила с ночной смены. В её пальцах, сморщенных от дешёвых моющих средств, которыми она стирала проклятые пятна с чужих рубашек.

Я видел её боль. Видел, как она ломалась. Но никогда не жаловалась. Никогда не просила. Это я понял сразу: если начнёшь просить – тебя сломают.

Никто не должен видеть, что тебе больно. Никогда.

Я рос в этом дерьме, сжимая зубы и клянясь, что не останусь там, где начинал.

Я таскал коробки на складе, пока другие мои ровесники гуляли с девчонками. Работал в мастерской, покрытый машинным маслом, пока они тусили в барах. Я зарабатывал себе не только деньги – я вырывал своё будущее, чёрт возьми.

Учёба? Да, я вкладывал туда всё. Каждый вечер я засиживался над учебниками, каждое утро вставал раньше, чем хотелось. Лучший на курсе? Да похер. Мне не нужны медали, мне нужна жизнь. Нормальная, человеческая жизнь.

Бедность – это когда ты засыпаешь под крики соседей за стенкой. Когда у твоей матери всегда грубые, потрескавшиеся руки, потому что она драит чужие полы, чтобы выжить. Она не плакала, никогда. Только молча снимала обувь в коридоре, бросала потрёпанные туфли в угол, а потом сидела в темноте на кухне, держась за чашку с дешёвым чаем.