Весна

Или трехперстие, обнявшее любой предмет, способный служить грифелем. На глине, на талом снегу, на асфальте. Легко возрождающее ткань того, что уже не успела увидеть Аня. Что исчезло, так и не дождавшись её прихода.

Кисти, зябко прячущиеся в перчатки серой шерсти, уходящие в чёрные отвороты карманов – жест, означающий расставание. Повелительный взмах, заставляющий Джека безудержно уноситься прочь. Болезненное движение, укрывающее глаза от внезапно бьющего света фар. Движение, выдающее хрупкость.

Его руки приходили к Ане во сне. Они, то манили куда-то за собой, то презрительно указывали – вон, то властно прикасались к Ане.

И вот опять ей всю ночь снились эти руки. Они скользили по её телу, вбирая каждую впадину, мучили, ласкали, лепили. Лепили, заново создавая. И она стонала в ответ, как стонет и плачет дерево под резцом. Обвив шею, руки тянули, притягивали к скупым, неподвижным губам. Аня упиралась в грудь Спириту, нужно было оттолкнуться, уйти, нельзя было отдаться им. Бездна была в их малиновом цвете, так жаждали встречи с ним Анины уста. Стоит покориться этой жажде и – невозможно будет оторваться, это падение, растворение, гибель. Губы утащат дальше, чем бездонные глаза, – без сомнения знала Аня, – и всё рухнет, всё-всё, чем она жила прежде. Но руки были сильны, напор их не ослабевал, руки дышали нежностью, они искали слабину в Анином теле и находили такие места, что стоило лишь прикоснуться, и Аня замирала, задыхаясь от боли и восторга. И поддавалась. Руки тянули ближе, ближе. Рядом было его лицо холодное, далекое... и желанное. Не вынести – сопротивление и страх – нет, нет – и жажда, непокоряющаяся жажда внутри – да, да. Наслаждение и мука. И Аня отталкивалась, но уже и сама стремилась к Нему. И губы их соединялись.

Спирит исчезал. Аню била неровная дрожь. Чернота вокруг недовольно скандировала, Аня слышала свое имя. Чернота указывала Ане.

Мама звала её и теребила за плечи. Она вырвала Аню из сна.

Ане хотелось назад.

Мама ходила рядом и говорила громко. Говорила, что уже поздно. Спрашивала, почему не звенел будильник. Недовольно повторяла, что Ане надо скорее вставать. Иначе она опоздает.

Аня плотнее смыкала веки. Слышала, как мама выходит из комнаты. Шум на кухне становился далёким и глох.

В конце серых тоннелей был свет, Спирит звал её и настойчиво протягивал руку. Отгороженный холодом. Мертвенный. Жёсткий. Немой. Аня боялась и не хотела идти. Могла – и медлила броситься прочь. Плавно Спирит отступал, обращая к ней спину. Свет ложился к нему на лицо – и живил. В смягчённых чертах были нежность, печаль. Аня согласна была следовать за ним. Но безжалостный жест отстранял её. Конец! Аня знала, одной не войти в эти ходы. Закрывала ладонью глаза. И тут руки властно прикасались к ней.

Анечка, проснись же, проснись! Что с тобой?

Что с тобой? Что с тобой? Что с тобой? Что?

Аня зажмуривала глаза. Пыталась высвободить локти из её цепких пальцев. Чувствовала – в комнате горит свет. На кухне во всю мощность гремело радио.

Мама опять дёргала за плечо. Вставай, вставай, ты понимаешь, сколько уже времени. Разве так можно?

Что можно? Зачем были эти слова? Потоки. Тирады.

Мама говорила о будильнике. Почему он не звенел? Она хотела услышать ответ. Вновь прикасалась к её локтям.

Будильник? Кто знает, заводила ли она вчера будильник. Каждый вечер она это делает. Да – слышишь – да! Непослушные губы. Был не заведён? Значит, нет. Не за-ве-ла! Забыла.

Если бы повернуться, лечь ничком. Утонуть лицом в подушке. Натянуть одеяло и закрыться с головой.

Мама продолжала, наклонившись едва не к самому уху. Что же Аня делает? Разве так можно?

Аня сдала хвосты. До сессии было так далеко. Она могла спать ещё целую вечность. Опоздать. Пойти на одну пару позже. Не пойти вовсе.

Я буду спать. Должна была сказать Аня. Опоздаю или не пойду. От этого ничего не случиться.

Мама ужасно боялась такого ответа. В её голосе был страх. Непонятный, мучительный Ане.

Аня могла не ночевать дома. Гулять допоздна. Уехать на несколько дней на пикник. Мама волновалась, но не позволяла себе ни одного вопроса, кроме как, когда Аня появится. Бабушка и дед придерживались чрезмерно строгих правил, удерживали дочерей возле себя и требовали во всём отчёта, даже когда они стали взрослыми. Анина мама была убеждена, что это главная причина её неудач с мужчинами, и – в ответ родителям – распущенного, как она считала, образа жизни Милы, её сестры. Она не собиралась вмешиваться в Анины дела.

Но институт! Чем больше он надоедал Ане, тем больше мама тревожилась. Аня вылетит, недоучится, недоустроится в жизни, как недоучилась и недоустроилась она сама. Она была невыносима во время сессий и после сессий, когда у Ани оставались долги, её не утешало, что каждый раз Аня как-то выкручивалась. Чем дальше, тем больше, в том, что касалось института, мама пыталась опекать Аню сильней, чем когда та была маленькой.

Ане хотелось спать, но было противно с ней спорить. Как подростку, доказывать своё право решать. Было жаль маму, любую мелочь она принимала так близко к сердцу. Аня боялась завестись, с мамой одной она могла быть грубой, мама так любила её.

Возражения оставались на губах. Мама тараторила привычное – образование, будущее, она не понимает, как трудно в жизни, текст Аня помнила наизусть, но её пугало возрастающее напряжение, с которым маме давалось каждое слово. Оно было необычно. Совсем непонятно Ане.

Лежать и выслушивать нотации, больше похожие на причитания, было неприятно. Аня откинула одеяло, встала рывком. Перед глазами поплыли круги.

Аня тёрла глаза. Мама с облегчением исчезала на кухне.

Аня нащупала будильник на тумбочке – старой и неудобной, как вся мебель здесь – и подняла его к лицу. Удивилась. Мама уже не должна была находиться дома.

Скорее, скорее, ты уже и так опоздала – она щебетала, показавшись в проеме двери. ”Ты тоже” – подумала Аня не без злорадства. И закрылась в ванной.

Там стояла сосредоточенно, тупо. В зеркале были заспанные глаза.

В дверь застучали. Аня обернулась, едва сдерживая возмущение. Может она поведёт её за руку?

Там, в коридоре были едва не рыданья. Мама испуганно уговаривала её поторопиться. Думала бы о себе, за такую задержку могли вызвать на ковер к начальнику. Лишить премии. Аня открыла кран. Сильно, чтоб было слышно – идёт вода.

Мама боялась стучать. Какое-то время ещё увещевала, изумляя Аню растущим трепетом в голосе. Её слова вплетались в журчание душа.

Потом, казалось, ушла. Аня вздрогнула, столкнувшись с ней в коридоре. Она сунула в руки свёрток. Это бутерброды, возьми с собой, не завтракай, уже поздно. Аня представила себе запах кофе. Выпей кофе там, вот деньги, если не хватит. Словно, она тоже знала, не только все возможные ответы, но и мысли Ани.

То, чего она добивалась, было нелепо. Не имело никакого смысла. Куда Ане рваться, лишая себя даже кофе? Мама была в пальто, прижимала к себе сумку. Но дожидалась Аниной реакции.