Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях
Шрифт:
Я долгое время был на фронте, участвовал в обороне Москвы и Ленинграда, был в Ленинграде во время блокады, переправившись туда по единственному пути — по льду Ладожского озера; потом был переброшен в район Великих Лук и Невеля и, наконец, в Латвию. Война сильно подорвала здоровье — и физическое, и психическое. Еще до ее окончания я был снят с воинского учета и направлен на лечение. Но полное излечение невозможно. Теперь я числюсь в категории инвалидов Отечественной войны. Работоспособность сильно понижена, способность двигаться ограничена. В связи с этим пришлось переменить род работы. Написал небольшую книжку на географическую тему, она понравилась (на днях уже должна выйти в свет), и получил заказ на вторую, на тему из области географических исследований, над которой сейчас и работаю. Недавно мы оба вернулись из небольшого городка Задонска, где проводили летний отдых; немного посвежели и даже потолстели. Живем очень тихо, изредка бываем на концертах и — крайне редко — в театрах. Усиленно мечтаем
Обнимаю вас крепко, крепко, родной мой, Алик тоже обнимает и шлет самые лучшие сердечные пожелания. Привет от Ив<ана> Макс<имовича>" [353] .
Письмо, как кажется, писалось с оглядкой, оно могло попасть в руки непрошеных, но бдительных читателей. После войны просоветски или просто патриотически настроенные прекраснодушные эмигранты возвращались в Россию, не зная, что многим из них предуготованы лагеря и ссылки. Решались ехать и Андреевы. Но, вспоминала дочь Вадима Леонидовича, — я попросила родителей задержаться, чтобы окончить лицей. И тут же мы получили открытку от дяди: мол, это правильное решение — подождать, пока Оля окончит Сорбонну". Они поняли — это предупреждение. Ольга Андреева была еще школьницей, и "Сорбонна означала только одно: ни в коем случае не езжайте!" [354]
353
Письмо В. Л. Андрееву [Отправлено 12 сентября 1946].
354
"Больная Россией" Ольга Андреева, внучка Леонида, дочь Вадима // Культура. 17 апреля 1997. С. 14.
Сталинский режим человечней не делался. Июльское партийное постановление, ждановские анафемы Ахматовой и Зощенко ничуть не удивляли. Тут же бдительность повсюду повысили и диссертацию Ирины Арманд о Диккенсе, вполне невинную, не допустили к защите.
Как-то Андреев встретил Веру Федоровну, жену Малютина. Она рассказала, что о муже нет никаких вестей с лета 42–го, хотя есть надежда, что жив и находится или в плену, или где-то в лагере для перемещенных лиц. То, что из такого лагеря путь на родину лежал в лагерь пострашнее, она могла и не знать.
10. Африка
После возвращения из Задонска они сидели без денег и оба разболелись. Выкарабкиваясь из простуд, из безденежья, необходимо было работать. В начале октября Андреева писала измайловским друзьям, у которых в сентябре родилась дочь и к которым они давно не могли выбраться: "Рады мы за вас обоих почти до зависти". О себе сообщала: "…Я изо всех сил гоню копию, несмотря на повышенную температуру и отвратительное самочувствие, а Даниил, приблизительно через день, ходит в Ленинскую библиотеку в летних босоножках, а на другой день лежит в постели и кашляет".
Взявшись в сентябре за следующую географическую книгу — "О русских исследователях Африканского материка", в библиотеке Андреев просиживал подолгу. Работал с азартом, хотя мечтал побыстрее вернуться к роману. Но роман застопорился, и он все дни читал, делал выписки. Однажды из библиотеки "пришел сияющий и сообщил мне, что нашел сведения об африканской реке, названной именем Николая Степановича Гумилева" [355] , — вспоминала Алла Александровна. Он ей рассказывал и о том, о чем вынуждено умалчивал в писавшихся очерках, например, об Александре Булатовиче. Булатович путешествовал по неизведанным землям Эфиопии и оставил интереснейшие путевые записки. Потом стал афонским монахом, а во время первой мировой сделался священником Красного Креста и в рясе не раз бесстрашно водил солдат в атаку… Булатович восхищал Даниила Андреева. Это был вполне его герой. В "Новейшем Плутархе" он упоминает "отбытие русской миссии к Менелику II, научные экспедиции д — ра Елисеева, Булатовича, Артамонова, укрепление связей между русской и абиссинской церквями…", — то, что изучал, работая над книгой об исследователях Африки.
355
Андреева А. А. Жизнь Даниила Андреева, рассказанная его женой // СС-2, 1, 14.
В воспоминаниях Бориса Чукова передан рассказ о том, как в связи с работой над книгой "О русских исследователях Африканского материка" Андреев "заинтересовался связями русского православия с православием Эфиопии". Стремясь узнать об их современном состоянии, он "отправился в небольшой старинный особняк в центре Москвы, где размещался Государственный Комитет по делам религий. Его принял со сдержанной вежливостью православный иерарх и в немногих словах рассказал о бедственном положении современной Эфиопской церкви<…>.
На самом интересном месте рассказ был прерван появлением Карпова, председателя Госкомитета. К этому вальяжному сановнику поспешно устремился рассказчик — иерарх и вместе с коллегами подобострастно принялся расспрашивать Карпова об успешном зарубежном турне. На Д. Л. никто уже не обращал внимания, и он удалился" [356] .356
Чуков Б. В. Указ. соч. С. 273–274.
Герой новеллы Даниила Андреева из "Новейшего Плутарха", педагог Ящеркин пропал в окрестностях Харарры, исчезнув в направлении тропических лесов Шоа. Та же Абиссиния мелькнула в поэме "Немереча", когда поэту в брянской лесной глуши явился стог — "Округлый, жёлтый, конусоподобный, / Как в Африке тукули дикарей…" А в "Розе Мира" упоминается Абиссинская христианская метакультура, безнадежно задержанная в своем пути… Абиссинией прошли все русские исследователи Африканского материка, в чьи биографии погрузился Андреев. Последним путешествием в Абиссинию доктора Елисеева, проведшего две недели в Харарре, заканчивался очерк о нем в невышедшей книге. И еще — по Хараррскому плоскогорью путешествовал Николай Гумилев. За Гумилевым, прошедшим по знойной Абиссинии, за русскими исследователями Андреев следовал по картам и описаниям в библиотечной тишине, переживая чужие впечатления, как свои.
В 1949 году в Географиздате в серии "Русские путешественники", в которой предполагалось издание книги уже сидевшего во Владимирской тюрьме Даниила Андреева, вышла книжечка "По Африке" И. И. Бабкова, автора нескольких брошюр, посвященных Крыму. В ней три непритязательных очерка — о Е. П. Ковалевском, В. В. Юнкере, А. В. Елисееве. В основе очерков записки самих путешественников. Поэтические описания африканских пустынь, гор, лесов и их обитателей в очерках иногда перемежаются пассажами "о современных расистах — американских и английских колонизаторах", об антиимпериалистическом движении… Использован ли в ней труд осужденного Андреева — неизвестно.
Изучая материалы о русских исследователях Африки, Андреев много читал — "Путешествие во внутреннюю Африку" Ковалевского, "Путешествие в центральную Африку в 1875–1878 гг." Юнкера, "По белу свету" Елисеева, "От Энтото до реки Барро" и "С войсками Менелика II" Булатовича, заглядывал в труды Рафаловича и Норова. Читал с увлечением: его всегда тянуло в дальние путешествия, и не только по иным мирам… Да и казалось, что популярные книги о географии — та стезя, на которой он может существовать как литератор, зарабатывать на жизнь. Появились и другие географические замыслы: написать биографию Ивана Павловича Минаева, знаменитого буддолога и индолога. Он даже отыскал племянницу Минаева, после чего Матвеев по его просьбе стал хлопотать в Академии наук о пенсии для нее. Позже, в тюремной черновой тетради, намечая план будущей просветительской библиотеки, посвященной русской науке, один из томов он отведет исследователям Южного полушария, начиная с героев своей не вышедшей книги — Ковалевского, Елисеева, Юнкера, продолжив именами Булатовича, Миклухи — Маклая и Альбова… Но, как бы ни влекла в эту зябкую зиму 46–го Африка, роман не оставлял его, ночами Андреев снова возвращался к заждавшейся рукописи.
11. Романический канон
Всю жизнь Даниил Андреев перечитывал Достоевского. А "Странники ночи" подталкивали к новому и новому перечитыванию великих романов. В предарестные годы он, вспоминала Алла Александровна, читал ей по вечерам то "Преступление и наказание", то "Бесов". Тогда же, в самом конце 46–го или в начале 47–го, Андреев в очередной раз перечел книгу Леонида Гроссмана "Творчество Достоевского" [357] . Многое в ней было ему близко. Гроссман писал о "фантастическом" реализме Достоевского, о его врожденном мистицизме, об интересе "к снам, галлюцинациям, бредовым видениям", промежуточным состояниям между сном и явью… И особенно интересны меткие наблюдения литературоведа над мастерством любимого писателя, "втискивавшего" — словцо самого Достоевского — в свои страницы множество лиц и философских теорий, стали Андрееву теперь, когда он заканчивал "Странников ночи".
357
Гроссман Л. Собр. соч.: В 5 т. Творчество Достоевского: Поэтика Достоевского. Проблемы творчества Т. 2. Вып. 2. М.: Кн — во "Современные проблемы", 1928.
С Леонидом Петровичем Гроссманом Андреев познакомился во время поступления в Литературный институт. Ему он отвечал на вопросы о Достоевском на приемном экзамене. Вряд ли знакомство сде — далось близким. Но Гроссман жил по соседству, в Малом Левшинском, в доме № 1, во дворе, и они при редких встречах раскланивались. На этот раз он встретил профессора как раз после того, как закончил перечитывание его книги, и так смутился, что говорить о ней, тем более что вышла она почти двадцать лет назад, не стал. Да и говорить ему часто казалось труднее, чем писать. И он написал Гроссману: