Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

Заключенные с адресом "г. Владимир (областной), п/я 21" имели право писать и получать два письма в год. Регламентировался и размер писем. У Андреева долгое время имелся только один адрес, куда он мог писать — родителей жены. Ответила ему теща — Юлия Гавриловна. Она отказалась сообщить адрес дочери — перепуганная, преждевременно состарившаяся от переживаний и забот женщина — не знала, имеет ли такое право. Еще она боялась, что дочь разрешенные два письма в год станет писать не родителям, а ему. Несчастье с дочерью перевернуло жизнь. Мужа, заведовавшего созданной им лабораторией, уволили: дочь — враг народа, мать — в эмиграции. Зятя Юлия Гавриловна просила писать до востребования, на ее имя. На несколько лет теща стала единственной связью с внешним миром, единственной родной душой, самоотверженно ему помогавшей. Она присылала деньги, посылки. Благодаря, он писал: "Решаюсь обратиться к Вам с просьбой, т. к. я не знаю Ваш<их>денежных обстоятельств: если бы Вы смогли высылать мне в наступающем году по 25–30 руб. в месяц, это дало бы мне возможность удовлетворять свои насущные потребности. Разумеется, если для Вас это обременительно, прошу Вас забыть о моей просьбе, как если бы ее не было.

Другая просьба — сообщить мне адрес моей жены. Когда я обращался к Вам с ней в феврале 1950 г., Вы мне в ответ указали, — что сомневаетесь, имеете ли право эту просьбу удовлетворить. Но дело в следующем. Еще летом< 19>49 г. я получил из соответствующей инстанции, в ответ на мой запрос, адрес моей жены, но смог воспользоваться этим адресом только в январе 1950 г. Мое письмо жене пришло назад, т. к. она к этому времени переменила адрес. Этот новый ее адрес мне узнать абсолютно не от кого, как только от Вас. Представьте, каково мне почти 4 года ничего не знать о своей жене и не иметь возможности воспользоваться предоставленным мне правом на переписку с нею" [440] .

440

Черновик письма Ю. Г. Бружес<декабрь 1950 — январь 1951 >.

Но этим правом он смог воспользоваться из-за опасливости тещи нескоро.

Не надеясь прожить в тюрьме долго, тем более до освобождения, Андреев постоянно думал о смерти:

Если назначено встретить конец Скоро, — теперь, — здесь — Ради чего же этот прибой Всё возрастающих сил? И почему — в своевольных снах Золото дум кипит…

"Русские октавы" заключал цикл "Устье жизни". Речь в нем шла о "конце личного будущего": "Смертной тоски в этот миг не скрою / И не утешусь далью миров: / К сердцу, заплакав, прижму былое…" Он безусловно верил в то, что, как утверждал Рамачарака, "великое веянье жизни проходит по всей цепи планет", что жизнь непрерывна в звеньях перевоплощений.

Оглядываясь на это время, на раздумья об "устье жизни", он позже писал жене: "В 50–ом году собственная судьба (в ее метаисторическом или метафизическом смысле) не была еще ясна. К тому же неверно, чтобы людям, столько проискавшим друг друга на этом свете, пришлось продолжать эти поиски еще и на том. Да и представление о том свете было тогда еще совершенно общее, нерасчлененное" [441] . Тогда цикл заканчивался обращением к "Последнему другу" с просьбой поставить над его могилой "в зелени благоуханной" "простой, деревянный, / Осьмиконечный крест".

441

Письмо А. А. Андреевой 2 июня 1955.

4. Над историей

Замыслы запойно вдохновенной зимы, теснившиеся и продолжавшие друг друга, ждали воплощения, чтобы стать законченной частью словно бы давно, в предыдущей жизни, намеченного целого. В январе 51–го он принялся за "Утреннюю ораторию". Жанр, "за неимением более близкого", определил: "оратория для чтения". "От произведений драматических ее отличает, прежде всего, отсутствие определенной зрительной данности, — объяснял Даниил Андреев. — Зрительному воображению читателя или слушателя предоставляется свобода, ограниченная только краткими ремарками да звучанием переговаривающихся голосов и содержанием их реплик. Трудности, связанные с развитием динамического действия внутри такой диалогической формы, перевешиваются, в случае удачи, тем, что, автор, не связанный необходимостью давать внешне зрительное оформление своим персонажам, получает возможность "выводить на сцену" такие инстанции, которые, в силу их космической или вне — физической природы, нельзя мыслить ни в каком антропоморфном образе".

Все его стихотворения раньше или позже складываются в циклы, циклы становятся главами метаисторического эпоса. В тюремных черновых тетрадях видна непрекращающаяся работа над составом и композицией написанного и задуманного. Стихотворения перемещаются из цикла в цикл, меняется порядок глав, состав замысленных книг, пока не начинает вырисовываться целое. И циклы в нем становятся почти поэмами, поэмы — действом с оркестровым многозвучьем трагических сюжетов, перерастая в формы, которым он находит музыкально — театральные определения — симфония, оратория, мистерия.

Намеченный раздел "Над историей" предполагалось открыть ораторией "Феврония", состоящей из пяти частей: "I. Древнее, стихиали, князья; II. Суховей, Велга; III. Моск<овский> холм; IV. Зач<атие> Уицр<аора>; V. Рожд<ение>Уицр<аора>". Оратория "Феврония", видимо, написана не была, превратясь в замысел стихотворения "Феврония и Всеволод", но и оно до нас не дошло.

Сохранившаяся не полностью "Утренняя оратория" начинается с хора демиургов — народоводителей у предгорий Мировой Сальватэрры. В хоре — демиурги Древнего Двуречья, эллино — римского сверхнарода, Дальнего Востока, юный демиург стран Запада и демиург России Яросвет. Стройная система метакультур, сверхнародов и их демиургов, изложенная в "Розе Мира", только намечена. В "гениях" — угадываются даймоны и вестники, в Гое — соборная душа России Навна. В оратории обозначено состояние, в котором ему являлись образы и открывались миры — "снобденье". Под первой половиной сохранившегося текста дата — апрель 1951–го. Затем работа прервалась, закончил он ораторию только в сентябре.

Наверное, тогда же, перед Пасхой — перед 20–м апреля, на Страстной неделе он вернулся к стихотворению "Двенадцать Евангелий", написанному двадцать лет назад. Теперь совсем по — другому переживалась служба Страстного Четверга и евангельские слова:

— Прискорбна есть душа Моя до смерти; Побудьте здесь и бодрствуйте со Мной.

Страстные муки Христа озаряли высшим смыслом и светом все — и неправый суд ОСО:

Века идут, а дрёма та же, та же, Как в той евангельской глуши… Освободи хоть Ты от стражи! Печать на духе разреши! Но поздно: Он сам уже скован, Поруган и приведён. Вторгается крик — Виновен! — В преторию и синедрион.

И чье-то предательство, и собственную нестойкость на постыдномучительных допросах:

Пляшут, рдеют, вьются искры, Ворожит бесовский круг… Где-то рядом, за стеной, близко, Петух прокричал вдруг. И покрылся лоб потом, Замер на устах стон… Ты услышал? Ты вспомнил? Понял? И, заплакавши горько, пошёл вон. И в измене он сберёг совесть, Срам предательства не тая. Он дерзал ещё прекословить Ложной гордости. — Так. А я?

И спуски в миры возмездия тюремными ночами:

Умеряя смертную кручину, Не для кар, не к власти, не к суду, Вот теперь нисходит Он в пучину — К мириадам, стонущим в аду. А в саду таинственном, у Гроба, Стража спит, глуха и тяжела, Только дрожь предутреннего зноба Холодит огромные тела.

Нисхождения в бездны в поэтических снобдениях противоположны светлым видениям: "Капища" (позже цикл назван "Темное видение") — "Святым камням", "Вампиры" — "Заступникам". Но темных видений больше, в них облечены решающие события русской метаистории.

В разных вариантах циклов намечены стихотворения об Иоанне IV, о Самозванце и о Великой Смуте. Выросшая из стихотворения поэма "Гибель Грозного" стала одним из первых действий мистерии русской истории. Эту мистерию, в сущности, и писал все годы владимирского заточения Даниил Андреев. Необоримый фатум тирании предопределяет "трансфизическую" судьбу Иоанна Грозного. Царь, призванный стать родомыслом, сделался тираном. "Некоторые свойства натуры сделали его легко доступным бессознательным духовным подменам, а неограниченная власть разнуздала его эмоции, развратила волю, расшатала ум, нанесла непоправимый ущерб его эфирному телу и превратила излучины его индивидуального пути, вернее, падения, в цепь несчастий для сверхнарода и в катастрофу для государства", — так объяснена мрачная судьба Грозного в "Розе Мира". Она — урок современности, явившей очередную попытку "превращения в зону абсолютной тирании всей страны, хотя бы ценой истребления целых классов и того стремительного и ужасающего снижения общего творческого и морального уровня, которое сопутствует всякому тираническому народоустройству". События земной истории — следствие борьбы демиурга сверхнарода с демоном великодержавия, взаимосвязаны с процессами, происходящими в мире демоническом.