Вестник. Повесть о Данииле Андрееве

На праздничном ужине были родные и близкие, в том числе Варя Мирович, сестра Коваленского Мария и её муж, Сергей Соловьёв, внук историка Соловьёва и двоюродный брат молодого мужа, профессор-филолог Грушка и отец Виктора профессор-математик Коваленский. Разговор за столом зашёл о Флоренском. Затеяла его Мирович, которая находилась под впечатлением его трудов и вдруг оказалось, что почти все присутствующие знали Флоренского. Филипп Александрович видел его у Бердяева, остальные в иных местах, но все отдавали должное его уму и обаянию.

Даниил, которого те, кто его давно не видел, нашли повзрослевшим, а женщины милым, с интересом слушал блистательный рассказ филолога и убедительные выводы математика и давал себе обязательство познакомиться с трудами Флоренского.

А следующий день – день рождения Александра Доброва – опять собрал гостей. Но на этот раз всё было как бывало прежде: говорили о мистике жизни и о мистике в этом доме, Коваленский – о несомненном влиянии героев своих рукописей на реальность. потом читал свои стихи. И наконец Филипп Александрович и адвокат Вильгельм Юльевич Вольф играли Вагнера в четыре руки.

А спустя месяц дом переживает настоящее столпотворение: Шурочка, её молодой муж и отец и мать мужа перебираются сюда на место жительства. Из вещей во всех комнатах – настоящие дебри, в которых бродят люди. Кроме больного Александра Доброва. Он лежит в своей комнате среди книг и гравюр. Не так давно приехавшая из Воронежа Ольга Бессарабова заходит к нему поднять настроение.

– Саша, все бегают как ветры-зефиры. У меня есть десять свободных минут. Говорите, не нужно ли вам что-нибудь сделать, принести, устроить, принять.

– Посидите со мной эти десять минут, а то я ошалел от топота и грохота и переселения народа.

– Тогда я лучше тут у вас наведу порядок.

И раскладывая книги по шкафам, находя место гравюрам, слушает Александра, мечтающего о тепле, о юге, о даче…

Возвращение Оли на руку Даниилу.

Через несколько дней он, маясь от зубной боли и желания бежать по своим делам, выполняет задание – мелет ячмень на кофейной мельнице, для пивных дрожжей.

Ольга не может смотреть на его страдающее лицо, забирает у него, не очень-то и сопротивляющегося, мельницу.

– Лети уж, страдающая птица…

И тот не может скрыть радости, но обещает обязательно «отработать».

Но выручает она его не так уж и часто, потому что постоянно живёт в Сергиевом Посаде и бывает в Москве наездами. Да и больше времени проводит с Коваленскими, всё не наговорятся об оккультизме. Он и сам любит слушать Александра Коваленского: так много тот знает, так интересно рассказывает…

Иногда Ольга приносит странные новости. Вот в последний раз рассказала, что видела на платформе Маяковского в окружении молодёжи. Сказала, что выглядел он очень хорошо: высок, строен, коротко острижен… А её знакомая рассказала, как на даче четверо мужчин несли Лилю Брик на простыне голую после купанья в реке, а Маяковский шёл рядом и поливал её водой из лейки.

А вообще она благоговеет перед Коваленским – «прозрачным от «предстательства» перед Богом за Люцифера», и очень подружилась с Александром, которого пытается отвратить от кокаина, анаши и прочих плохих пристрастий. Хотя Даниилу кажется, что она просто в него влюблена. Она не скрывает, что он «сверхъестественно красив».

Но в начале февраля, через год после Шурочкиной свадьбы, женится и Саша Добров. На Ирине Филатовой, которой всего-то шестнадцать лет, легонькой, тоненькой… но совсем не похожей на обитателей этого дома. Она некрасива, но в ней есть какое-то очарование. Их с Александром связывает слабость к бездумной жизни. И Шурочка, подавшись за столом к мужу, Олечке Бессарабовой и Дане, предложила тайный тост «за просветление двух душ». И все, глядя на молодых, подумали о том, что непросто будет Александру жить в непривычной ему среде, явно не склонной к душевным разговорам, в семье Ирины, так настояла тёща…

Вдруг у Коваленского обнаружился туберкулёз позвоночника, эскулапы долго решали: замуровывать его в гипс или же надеть корсет. Даниилу тоже не хотелось, чтобы тот был лишён возможности двигаться, и он порадовался, когда консилиум решил, что достаточно корсета.

В 1923 году Даня и его сверстники покидают стены уже не гимназии, советской школы. Им по семнадцать и восемнадцать лет и отныне их пути разойдутся. Но пока они все вместе и у них есть КИС – кружок исключительно симпатичных, кружок друзей, который сложился к последнему классу. В него помимо Танечки Оловянишниковой вошли Леночка (Нэлли) Леонова, Ада Магидсон, Галя Русакова, Лиза Сон, Юра Попов, Кирилл Щербачёв, Борис Егоров… И после выпускного они едут в именьице Леоновых в село Осинки, недалеко от озера Сенеж. Играют в крокет, бегают в озеро купаться, бродят по окрестностям, острят… и они с Адой творят… «Осиниаду»

«Порой весёлой сентября

Желаньем шалостей горя,

Три восхитительные рожи

Помчались к берегам Сенёжа,

Кирилл, Данюша и Елена…»

Они спят на сеновале, поделив его на мальчишечью и девичью части, временами пытаясь границу сломать, выплёскивая симпатии друг к другу в долгих вечерних прогулках, путешествуя по звёздному небу, когда звёзды выглядывали из-за осенних туч… И каждый пытался отгадать свою судьбу и предсказать будущее друзей…

Галочка, вероятнее всего, скоро выйдет замуж. Может быть даже за нравящегося сейчас ей Юру Попова.

Возможно и он встретит ту, которая сможет заменить ему её. Но он не может не выразить всё накопившееся за эти годы безответной любви, не пробросить в будущее их отношения именно такими, какими он их видит и какими они обязательно должны остаться, несмотря на то, что с ними может случиться и какими они станут.

Потом он ещё не раз возвращается к набросанным тогда строкам, находя в них изъяны и добиваясь предельной точности томивших его чувств.

Над зыбью стольких лет незыблемо одна,

Чьё имя я шептал на городских окрайнах,

Ты, юности моей священная луна,

Вся в инее, в поверьях, в тайнах.

Я дерзок был и горд: я рвался, уходил,

Я пел и странствовал, томимый непокоем,

Я возвращался от обманчивых светил

В твои душистые покои.

Опять твоих волос прохладная волна

Шептала про ладью, летящую над пеной,

Что мимо островов несётся, пленена

Неотвратимою изменой.

Ты обучала вновь меня моей судьбе -

Круговращению ночей и дней счастливых,

И жизни плавный ритм я постигал в тебе -

Приливы моря и отливы.

Союзу нашему, привольному, как степь,