Ветер и меч

У одного из них на виске подсыхал кровоподтек. Надо думать, от удара Кирены. У всех были связаны руки, и я заметила, что несколько самофракийцев держат оружие наизготовку, направив его на пленников. Такая злоба полыхала в их глазах, что, казалось, ослабь стража внимание — и они кинутся рвать нас зубами. Что вполне понятно. Их соплеменников порубили, их самих публично унизили, да еще женщины — за что же им нас любить? А что они сами на нас напали — то Такие люди подобных вещей никогда не помнят.

Мое знание таких людей меня не подвело. Я подумала, что их вождь (вот этот, с кровоподтеком на лице) сейчас плюнет мне в лицо.

И он плюнул. Но, поскольку я ожидала этого, то успела отодвинуться, и плевок пролетел мимо. А и попал бы — не велика беда. По так я проверила слова Кирены и получила им подтверждение — реакция у нас быстрее, чем у них.

Я обратилась к нему на древнем языке, но он не ответил, прикусив губы и глядя на меня с ненавистью.

— Никаких из наших языков они не понимают, — сказал кто-то из самофракийцев. — Мы уж по всякому к ним… А может, притворяются?

Нет, они не притворялись. Эти люди явно не привыкли таить своих чувств, и ничего, кроме ненависти и презрения они сейчас не испытывали. К тому же еще на Змеином Болоте я убедилась, что там, кроме жриц, древнего языка уже не понимают. Но если бы даже вождь и понимал язык, он счел бы ниже своего достоинства отвечать мне — женщине, белобрысой бесстыжей чужачке. Это читалось на его лице столь же ясно, как если бы он произнес это вслух. Так что пока Ихи не раздобудет переводчиков, делать здесь нечего, но…

Но у меня мелькнула еще одна мысль.

Если в этих краях сохранилась одна форма тайного знания, вдруг выжила и другая? А заодно я проверю их связи с Горгонами.

Есть иные языки, кроме тех, что нам дано слышать. Есть язык, которым говорит нам зрение через начертанные знаки. Есть особый язык, воспринять который способны лишь наделенные даром Богини, язык, обходящийся без слов и подобный ясно- и дальновидению. И есть язык, неизвестный большинству из живущих, но не требующий никакого Дара, кроме памяти. Это язык рук и пальцев, где каждое движение имеет свой смысл и значение, язык, равно пригодный на войне и в разведке. В Темискире его знают все, но за ее] пределами — это великая тайна. Во всяком случае, в обитаемом мире я не встречала ни-кого, кто бы им владел. Но Рассказчицам историй ведомо, что некогда, в безграничной власти Богини, это был общий язык воинов.

Я долго распространяюсь об этом, тогда же я просто сложила ладони так, что это означало мирные намерения и желание добра. И он понял! На мгновение оболочка ненависти и презрения дала трещину, и сквозь нее выплеснулось потрясение.

О нет, не мир и добро, предложенные ему, потрясли его. На это ему было наплевать, как и на меня. Но он изумился, что именно женщина обладает знанием, столь тщательно охраняемым, и, несомненно, почитавшимся божественным. А они, также несомненно, тщательно охраняли его именно от женщин. Однако воины могли получить это знание только от горгон. А они ведь тоже женщины. И, тем не менее, он был огорошен, ошеломлен…

Словно жаба, высунувшаяся из вонючей тины, произнесла человеческим голосом слово сияющей истины. (Впрочем, я зарываюсь, У некоторых народов как раз жаба считается воплощением божества). И вот этой трещиной и воспользовалась. Если враг приоткрылся — и он все еще оставался моим врагом — почему бы мне не ударить? Тем же оружием, конечно.

Пока вождь не вышел из замешательства, я по-иному повернула ладони и сложила пальцы. И на тайном воинском языке боевых отрядов, который теперь в мире понимали лишь избранные и посвященные, сказала ему: «Зла против тебя не имею, но хозяйка здесь я!» И это он тоже понял. Тогда я велела отвести его в подвал, где совсем недавно — и так давно томились — или отдыхали солдаты Ихи. Та история уже кончилась. Чем кончится эта?… Ко времени возвращения разведчиков у меня сложился порядочный перечень вопросов к ним. Совершенно определенно — не успеем мы оглянуться, как нам навяжут гражданскую войну. Поэтому я хотела знать, каким образом горгоны поддерживают связь с племени ми — барабаны, костры, птицы и так далее. Эту связь необходимо перерезать. Кроме того, письмена наверняка поставляют на Змеиное Болото все необходимое для жизни. Ведь лишь на содержание такого количества священных змей сколько пропитания должно идти! Нужно оборвать и эту связь.

Разумеется, были еще кое-какие соображения. Но для них необходимы предварительные расчеты. А пока я собиралась выслушать сообщения Гериона и остальных.

Они выследили, откуда явился перебитый нами отряд, и нашли их деревню в плодородной полосе. Тут оказалось кое-что интересное. Атланты упорно считали жителей побережья кочевниками. Они и вели себя, как кочевники, но по утверждению Гериона и Биа, деревня была оседлой, во всяком случае, земледелием там занимались. С другой стороны, Лисиппа и Смирна заметили в иных направлениях довольно много разнообразной публики. И эти уж никем, кроме кочевников, быть не могли. Следовательно, племена побережья не едины по своему составу. А вот в чем они едины — так это в своем подчинении горгонам, и, следовательно, во враждебности к нам. И сейчас они начнут выходить отовсюду, чтобы напасть на нас.

Я созвала своих людей, чтобы обсудить положение. В том, что предстоит схватка с горгонами (они именовали «горгонами» не только жриц Болота, но и всех обитателей побережья, и мне волей-неволей пришлось признать это название), все были едины. А вот как вести военные действия — здесь голоса разделились.

Несомненно, племена привычны к бою в открытом поле, но ведь и мы к нему столь же привычны. Амазонкам свойственно брать крепости, а не отсиживаться в них. Конечно, Трою мы защищали. Но, даже если не принимать во внимание наше обособленное положение там, бои происходили в открытом поле, до попыток штурма крепостных стен дело не доходило, при нас, во всяком случае.

Самофракийцы же питали больше доверия к этим самым крепостным стенам — как будто не они вместе со мной брали одну крепость за другой! — и усвоили от атлантов непоколебимую уверенность, что местные жители об эти стены зубы непременно сломают.

Что касается меня, то душой я полностью была со своим народом. Помимо привычки к боям в поле, я испытывала отвращение к положению осажденных и еще в Трое решила, что по своей воле никогда таковой не буду.

Но и самофракийцы теперь тоже стали моим народом, и к ним я также должна прислушиваться. Вдобавок на руках у меня, если подумать, была не одна крепость побережья, а три. — помимо Элле, Салма и Ламис. И кем укомплектовать гарнизон? Атлантами?

Они- то выражали готовность. Но у меня все-таки еще оставалось чувство недоверия к атлантам. Не потому, что за это время (по сообщениям с острова) они успели предпринять кое-какие действия против меня. А именно потому, что не предприняли. Ну, убей меня Богиня, не могу я понять, как можно не восставать против захватчика, даже если захватчик — я сама!

Одним словом, все следовало обревизовать самолично, а заодно совершить вылазку против союза племен — если таковой имел место. Что я и сделала, возглавив экспедицию по побережью.

Ничего интересного во время нее не произошло, за исключением нескольких мелких стычек с «Горгонами». Я имею в виду воинов, а не жриц.

Какой-нибудь рапсод сочинил бы по этому поводу длиннейшую поэму, где подробно описывалось бы, кто кому нанес удар в какие именно части тела, с перечислением каждого украшения в ноздрях или ушах, каждой зазубрины на мече и каждой спицы в колеснице — когда попадались колесницы. Но я не вижу в этом ничего примечательного, и я не мужчина, чтобы много болтать.