Ветер с Варяжского моря

Тормод почему-то тоже не шел спать, а сидел перед затухающим огнем. Отблески падали на его лицо, на знакомую Загляде морщину, шедшую от переносья на лоб, словно торчком стоящее копье.

– Тормод! Исбьерн! – тихо окликнула его Загляда и пересела поближе к нему. – А у вас-то как дела здесь?

– И здесь есть новости! – охотно отозвался Тормод, почти шепотом, чтобы никого не будить. – Вчера пришел купеческий караван из Волина. Там почти половина северных людей, и я узнал, что делается в Норэйг [43] . А пять дней назад ко мне приходил один русский человек, торговый гость из Сюрнеса [44] . Он и сейчас еще здесь – я не думаю, чтобы он теперь пошел в море. Да, так он рассказал, что Откель Щетина умер на обратном пути на Днепре и погребен возле Сюрнеса… Там много могил северных людей, – помолчав, со вздохом добавил Тормод. Он сожалел и о тех, кто умер так далеко от родины, и о себе, поскольку и ему самому, как видно, суждена та же участь. – Оттуда проложена хорошая дорога в Хель [45] . Не хуже, чем в Киев… Да, так это значит, что тот хороший лангскип [46] , который мне заказал Откель, останется без хозяина. Сирота, да, я верно знаю слово?

43

Норэйг – «северный путь» – Норвегия.

44

Сюрнес – скандинавское название Гнездовского поселения (предшественник Смоленска).

45

Хель – хозяйка мира мертвых в скандинавской мифологии.

46

Лангскип (сканд.) – «длинный корабль», боевой корабль.

– Верно! – Загляда улыбнулась, снова услышав знакомое присловье. Прожив среди славян двадцать лет, Тормод все еще сомневался, правильно ли говорит.

– Да! – удовлетворённо продолжал корабельщик. – Откель был хороший человек. Ты же знаешь, Бьерк-Силвер, мне давно не приходилось делать лангскипов, но клянусь Ньердом [47] и Ранн [48] , эти медвежачьи лапы не забыли их!

Тормод поднял руки, крупные и сильные, испещренный многочисленными белыми линиями старых шрамов, оставленных ремеслом. А Загляда снова улыбнулась: Тормод упрямо говорил не «медвежьи», а «медвежачьи» лапы. Если же она его поправляла, то норвежец упрямо возражал: «Но ведь говорят – заячьи, беличьи лапы! И медвежачьи! Это ты забыла, Бьерк-Силвер!» Загляда уже смирилась с этим и сейчас вдруг ощутила, как сильно соскучилась в Новгороде по Тормоду.

47

Ньерд – бог морей в скандинавской мифологии.

48

Ранн – морская великанша в скандинавской мифологии.

– Жаль, если лангскип пропадет зря! – продолжал Тормод тем временем. – Я сделал немало добрых кораблей, но «Медведь» – он для меня как поздний ребенок от любимой жены. Да, это я верно сказал!

Кивнув седой головой, Тормод помолчал, вздохнул, посмотрел на Загляду:

– Это потому, Береза Серебра, что ты так часто приходила и смотрела, как я работал. Потому вышло хорошо. Ах, как жаль Откеля! С ним «Медведь» погулял бы по морям! А теперь он стоит в сарае, запертый, как нерадивый холоп, и не знает, в чем провинился! А мне ведь был сон, что у моего нового «Медведя» будет достойный хозяин и стюриман [49] .

49

Стюриман (сканд.) – главный на корабле, предводитель дружины или купеческого товарищества.

– Твои сны всегда сбываются! – Загляда положила руку на «медвежачью лапу» корабельщика. – У «Медведя» будет добрый хозяин. На свете много хороших людей.

– Добрых людей много, но не всем нужен лангскип. Откель хотел иметь боевой корабль – быстрый и ловкий, как змея. Ему не очень-то подходила торговля… И такой корабль я сделал. А другим торговым людям не нужен лангскип, им нужны только кнерры [50] .

– Может быть, князь соберется за море и купит «Медведя». Ты знаешь—в Новгороде теперь новый князь, молодой!

50

Кнерр – скандинавское торговое судно.

– Конунг? Почему ты так улыбаешься, Бьерк-Силвер? – Тормод заметил в лице девушки проблеск какого-то особенного чувства и наклонился, стараясь в отсветах пламени очага разглядеть получше. – Ты видела конунга? Расскажи мне скорей! Ты знаешь, что твой Белый Медведь под старость стал очень любопытен!

От нетерпения старый норвежец даже потер колени одно об другое. Он всегда отличался любовью к новостям, а во всем, что касалось Загляды, его любопытство было невозможно утолить. Ей и самой хотелось поговорить с кем-нибудь о своем новгородском приключении, но мало кому она доверяла так же, как Тормоду. Перейдя на северный язык, чтобы никто из челяди не понял, Загляда стала рассказывать о встрече с Вышеславом. Тормод жадно ловил каждое слово, выспрашивал о каждой мелочи.

– А на другой день вече было, и его все новгородцы князем кликнули, – закончила Загляда, рассказывать. – А на другой день мы уже из Новгорода уплыли. Я его больше не видела.

– Погоди, я послушаю моего дракона, – сказал Тормод.

Быстро поднявшись, он вышел из клети. Загляда прошла следом и встала рядом с Тормодом на крыльце. Положив руки на резные перила, Тормод вытянул шею вперед, закрыл глаза и прислушался. Загляда стояла, едва дыша, и тоже прислушивалась. В тишине заснувшего двора она различила наверху низкий тихий гул. Это гудел ветер в резном штевне, который Тормод снял с одного из старых кораблей и укрепил над крыльцом дома. По гудению ветра он предсказывал погоду и даже будущее. Многие посмеивались втихомолку над причудами старого норвежца, но Загляда верила ему.

– Мой дракон говорит вот что, – через некоторое время начал корабельщик, не открывая глаз. – Конунг Висислейв будет здесь. Ты увидишь его снова, и он будет рад вашей встрече. Здесь будет много знатных и могущественных людей, даже правителей разных земель, и все они будут смотреть на тебя и любоваться твоей красотой.

Загляда недоверчиво улыбнулась еще в начале этого предсказания, а под конец не сдержала смешка: она вовсе не считала себя такой уж красивой, чтобы ею любовались князья. Да еще и разные – откуда им взяться?

Тормод мгновенно открыл глаза и повернулся.

– Ты смеешься, Береза Серебра! – упрекнул он ее. – А ведь ты сама говорила – все мои предсказания сбываются. Всеотец наградил меня добрым даром – я предсказываю только доброе. И теперь я предсказываю: конунг будет любить тебя!

Загляда улыбнулась и благодарно положила руку на руку седого корабельщика. Она не знала; верить ли ей в будущую любовь конунга, но знала точно: едва ли сама она полюбит хоть какого-нибудь из конунгов сильнее, чем любит Тормода Белого Медведя.

Проснулась Загляда с мыслями сразу обо всем – о возвращении домой, о Тормоде и его предсказаниях, о беглеце-чудине и даже о том, о ком запретила себе думать, – о князе Вышеславе. То негодующе хмурясь, то улыбаясь, то принимаясь напевать, она быстро натянула верхнюю рубаху, обулась, расчесала косу, старательно укладывая волосок к волоску, и поспешила вниз.

Обычно она начинала утро с обхода дома и хлева, но сегодня торопилась в нижнюю клеть – посмотреть на чудина. Очаг уже дымил, старая Зиманя варила кашу, уставшие в походе ратники еще спали. Осторожно ступая, стараясь не скрипеть старыми половицами и никого не тревожить, Загляда подошла к чудину и заглянула ему в лицо; За ночь под глазами его налились глубокие темные синяки от удара по голове, но дышал он тихо и ровно. Он уже не был в беспамятстве, а просто спал. Загляда вздохнула с облегчением – досадно было бы доставать со дна Волхова и везти в такую даль чужого человека, чтобы он умер в доме и потом возвращался вредоносным духом. Но беглец явно не собирался умирать, и Загляда понадеялась, что он скоро очнется и расскажет о себе. Волосы его высохли и теперь рассыпались прямыми прядями, совсем светлыми, как сухие стебельки болотного, мха. Загляда вспомнила гостя из арабских далеких земель, который был у Милуты прошлым летом. Он изумленно рассказывал, что, оказывается, возле Нево-озера [51] . живет племя, в котором все люди седовласы от рождения. Наверное, вот такие светлые головы и показались арабам седыми…

51

Ладожское озеро.

Загляда осторожно провела рукой по волосам чудина. Между лбом и затылком ее пальцы наткнулись на скрытый под волосами длинный рубец, оставленный ударом о корягу. Видимо, ее нечаянное прикосновение причинило боль: парень вздрогнул, веки его дернулись и приоткрылись. Загляда отдернула руку.

– Больно тебе? – покаянно ахнула она. – Ты прости, я нечаянно.

Парень открыл глаза, светло-голубые, почти прозрачные, и бессмысленные, как у новорожденного. Загляда в первый миг испугалась – да не лишился ли он рассудка от такого сильного удара, не слишком ли долго пробыл под водой, не оставил ли водяному свою память? Что с ним тогда делать?

Схватив ковш с водой, загодя поставленный рядом с лежанкой, она приподняла голову чудина и попыталась его напоить. Ощутив свежую прохладу воды, чудин вдруг дернулся, вскинул руку к ковшу и жадно рванул ко рту так, что вода пролилась ему на грудь, глотнул, закашлялся, чуть не захлебнувшись. Загляда едва удержала его.

– Да уймись ты, каженник [52] водяной! – в сердцах воскликнула она. – Достанет тебе воды, не отнимут!

Глотнув еще пару раз, чудин потер рукой мокрую грудь, сообразил, что рубахи на нем нет, тряхнул головой и поднял наконец глаза на Загляду. Муть во взоре рассеялась, но на девушку он смотрел с недоумением, словно ему явилась берегиня [53] с птичьим телом и девичьей головой. Взгляд его скользнул по стенам и кровле клети, светлые брови дрогнули – он не понимал, где и у кого находится. С губ чудина слетело хриплое восклицание, он попробовал приподняться на локтях, но тут же застонал, сморщился и откинулся снова на сложенные мешки, служившие ему подушкой.

52

Каженник – сумасшедший.

53

Берегини – мифологические существа в виде птиц с девичьими лицами, приносящие весной росу на поля и способствующие урожаю.