Ветер Севера. Риверстейн

И то махнул равнодушно рукой, мол «мне-то девчонка на что, воспитывайте…» Да и матушка-настоятельница пожала плечами, живет – не выгонять же…

Я же за зиму как-то освоилась, да и обитатели Риверстейна ко мне привыкли. Не полюбили, просто смирились с моим присутствием, как смиряется человек с досадной осенней хлябью или женщина – с первой обидной сединой. Вроде и не хочется, и страшновато, а куда ж денешься? На все воля Пресветлой Матери…

***

Обитатели Риверстейна боялись леса, сторонились, прятались за каменными стенами. Мне же, напротив, его стены казались ловушкой, и лишь за оградой я чувствовала себя вольготно. И как ни странно – в безопасности. Голоса диких зверей, повергавшие в ужас воспитанниц и заставлявшие наставниц обносить голову защитным полусолнцем, я слушала, как песню, и мне они нравились гораздо больше унылых песнопений Аристарха. Впрочем, об этом мне хватило ума умолчать, а то подвалом дело бы не ограничилось. За такие признания и к обережникам угодить можно, и на костер.

Я слушала лес молча. И все так же сбегала в него в минуты отчаяния.

Даже Ксеня меня в этом не понимала. Ужаса перед ельником и его обитателями она не испытывала, но крепкая деревенская ее разумность подсказывала подруге, что и шляться там особо не стоит, особенно по весне, когда вокруг полно оголодавшей после зимы живности.

И я не могла ей объяснить, почему меня туда тянет и почему я не боюсь. Я и сама не знала. Просто темный ельник дарил мне ощущение защищенности, в отличие от высоких стен Риверстейна.

А лес напирал на здание со всех сторон, нависал колючими мощными ветками над каменной кладкой ограды, ветвился узловатыми корнями, выползая из-под земли во дворе, рассеивал легкие крылатки семян и прорастал по весне тонкими детками – сосенками. Словно брал в кольцо нахохлившееся здание, как всем казалось – угрожая, а мне чудилось – оберегая…

Я не боялась лесных жителей, а они – меня. Наблюдать за их деловитой жизнью было для меня такой же отдушиной, как и чтение книг.

Как-то мне довелось повстречать на лесной тропке росомаху.

Была ранняя осень, и я снова удрала, выбралась через дыру в каменной стене, скинула там же ботинки и босиком пошла по чуть сырой хвое и привядшей траве. Босые ноги ступали неслышно, осторожно, сами выбирая дорожку, обходя мелкие ямки, наполненные влагой. А шершавым шишкам ступня только радовалась. Я привычно трогала руками липкие стволы сосен, обнимала их, стараясь не думать, как будут ругать меня наставницы за испачканное смолой платье.

На лесной полянке за мелким илистым озером буйно росли морошка и черника, и я, наобнимавшись с деревьями, направилась туда, надеясь найти поспевшие уже ягоды.

Низкие кустики черники, зеленые сверху и усыпанные тугими ягодками снизу, под листочками, густо покрывали мшистую опушку. Кое-где ступни проваливались во влагу, но я не обращала внимания, лишь поддергивала подол, чтобы не сильно испачкался. Наевшись и целиком перепачкавшись сочной ягодой, я прикидывала, во что бы собрать их, чтобы порадовать Ксеню. И поняла, что застывший силуэт – вовсе не очередной мшистый камень, а большой замерший зверь, с длинной темной мордой, короткими прижатыми ушами и коричневым телом на мощных лапах с острыми черными когтями.

Я затаила дыхание, черная ягода кислинкой разлилась во рту.

Зверь застыл, разглядывая меня, повел настороженно носом. И неловко повалился набок. Из-под лопатки росомахи торчало древко арбалетной стрелы с черным наконечником. Хриплое дыхание зверя долетало до меня, глаза смотрели… просяще?

Я не понимала, откуда во мне это странное ощущение сожаления и неправильности, грусти по смертельно раненному животному и желание подойти к нему.

Для чего?

Умом я понимала, что нельзя приближаться к зверю, и все же мне настойчиво казалось, что он зовет меня, просит о чем-то… Но о чем?

Я, страшась, сделала шаг к зверю. Во мне крепла странная уверенность в правильности моих действий и убежденность, что росомаха не причинит мне вреда. Длинные загнутые когти скребли землю, пасть была оскалена от боли, кровь черными толчками заливала шкуру. Но я не чувствовала страха…

Темные бусинки звериных глаз неотрывно следили за мной, и я остановилась в двух шагах, засомневавшись. Что я могла сделать, как помочь?

Я все же решилась, приблизилась, опустилась коленками во влажный мох и провела рукой по мокрой от крови шкуре. Стрела застряла глубоко и сидела крепко, не вытащить. Я растерянно посмотрела на свои испачканные кровью и грязью ладошки, потом положила руку на голову зверя. И, не задумываясь, пожелала, чтобы его мучения прекратились. Хриплое дыхание благодарно оборвалось под моей рукой.

Не знаю, сколько я так просидела, перебирая коричневый мех, только платье стало мокрым от напитанного влагой мха. Я вытерла набежавшие слезы, поднялась и потихоньку пошла вглубь леса, забыв про лист с черникой.

Мне было семь лет.

***

Со временем я привыкла жить в Риверстейне, смирилась с его высокими глухими стенами и даже полюбила их. Все же, была в старом здании своя мрачная прелесть, и потом, это единственный дом, который у меня был.

С годами я научилась существовать в том мире, в котором я жила, утешаться книгами и маленькими радостями обитателей приюта.

И почти перестала убегать в лес.

Только в душе осталась непонятная тоска по простору и ощущение неправильности моей жизни, чего-то утраченного и забытого. Но, как ни силилась я вспомнить, мне это не удавалось.

Глава 8

Спала я плохо. Снежный буран, налетевший на приграничье ночью, разыгрался не на шутку. Ветер выл в печных трубах, как целое сонмище обозленных духов, и грозился выбить жалобно дребезжащие под его напором слюдяные стекла. Казалось, рассерженная природа вознамерилась снести с лица земли в чем-то провинившийся Риверстейн, яростно швыряя на его стены комья ледяного снега, выдирая столетние осины у ворот, и в щепки разнося привратницкую. Сам привратник благоразумно успел укрыться за каменными стенами приюта.

Непогода так зверствовала, что к полуночи никто не спал, и большинство обитателей замка истово молились о спасении своих грешных душ. Только к утру буря стала ослабевать, порывы ветра потеряли ярость и мощь, а вьюга поредела до жидких ледяных завирух, кружащихся у стен.

Неудивительно, что проснулась я совершенно разбитая, с чугунной головой и слабостью в ногах. Моя передышка для выздоровления закончилась, о чем сообщила мне вечером младшая настоятельница, так что с утра я потащилась на занятия. Благо хоть ежедневную пробежку Гарпия сегодня отменила, а то не миновать бы мне хлыста.

Первым уроком значился нововведенный предмет, с преподавателем лордом Дэроллом. Я постаралась затеряться на задних рядах и не показываться на глаза куратору. Слабым утешением для моего самолюбия послужило то, что на занятие мужчина явился с перемотанной тряпицами левой кистью: похоже поскользнулся на обледеневших подъездных дорожках, а может, свалился с истертых ступеней лестницы.

Впрочем, что бы с ним ни приключилось, сочувствовать ему я точно не буду. Тем более что желающих пожалеть красивого лорда и так тьма-тьмущая. Вон та же Рогнеда уставилась на него, как кот на карася. Совсем не подобающе скромной послушнице уставилась! Ну, да то ее дело.