Ветер северо-южный, от слабого до уверенного

Да, черт его знает, укрепа и укрепа! Дефицит какой-то. Кивакинские руководители, заметив довольно давно, что список дефицитных вещей, сопровождающий всю нашу жизнь, вопреки логике не сокращается в асимптотическом стремлении к нулю, а напротив, год от года увеличивается, решили не искать причины плохого явления, поскольку это не их ума дело, а принять зависящие от них меры. То есть заняться справедливым распределением дефицита, в меру понимания справедливости.

Так родилось в Кивакино интересное понятие "заказ". Заказ, который нельзя заказать, когда кому вздумается, который доставляют кивакинцу прямо на рабочее место, внушая ему таким образом повышенную любовь к родному предприятию, городу и начальству.

При этом каждый кивакинец думал, что это только ему так повезло с рабочим местом, а в другом месте, думал кивакинец, фигу с маслом получишь! И не то чтобы люди не обменивались совсем друг с другом этой несекретной информацией, обменивались, конечно, а все равно думали, что им повезло больше всех.

Очень все-таки мудрая была та затея насчет заказов, можно сказать, стратегическая!

И действительно, так ли уж важно знать, что означает слово "укрепа"? Да совсем не важно, а важно хватать, пока дают, потому что, если ты не схватишь, схватят другие, и будешь потом всю жизнь рвать на себе волосы.

Я так думаю: если кричит человек: "Укрепы мне, укрепы дайте!", - то он знает, чего хочет.

Впрочем, мне лично кажется, что "укрепа" - это одно из двух: или какой-то зарубежный фрукт, выведенный из нашей отечественной репы, или нечто способствующее укреплению, закреплению чего-то. Во всяком случае, это едят, иначе откуда бы знал про укрепу наш Тимофеев, служитель славного продмага. Хотя он-то нам и не объяснит ничего, верный принципу профессиональной засекреченности, принятому среди жрецов нашего отечественного Меркурия.

В общем, кивакинским медработникам в аккурат во время обеда подвезли по заказам укрепу. Чтобы они тоже прониклись повышенной любовью к своему местному предприятию и не разбежались из него куда глаза глядят.

И толпа больных, осознав это, сразу успокоилась. И разбрелись по палатам, оставив своих представителей по-над дверью для сохранения очереди.

От знакомого нам коллектива остался уполномоченный по очереди в столовую Афанасий, непринужденно висящий на костылях. Дядя Эраст и тихонько охающий Тимофеев вернулись в палату.

– Слушай, дед, ты принеси мне супчика, - попросил Тимофеев, с кряхтением укладывая себя на койку, - а котлету можешь съесть. А то что-то у меня как-то тянет, как-то ноет нехорошо. Лады?

– Лады, внучек, о чем вопрос, - с готовностью откликнулся дядя Эраст, - это - всегда пожалуйста. Должен же кто-то спасать тебя по мере сил от окончательного прирастания к лежанке!

– Слушай, а может, тебе в область попроситься, на консультацию, может, они в тебе какую-нибудь свою железяку оставили, это бывает. А, Тимофеевич?!
– уже совсем иным тоном, искренне озабоченным, спросил старик.

– Типун тебе на язык, старый!
– отмахнулся тот, упорно веруя во всемогущество и безупречную порядочность кивакинских докторов. Словно он сам - Гиппократ, и страшную клятву они давали ему лично. Но еще знал Тимофеев наверняка, что в область надо было проситься раньше, а теперь поздно. Кто же захочет выставлять свой брак на всеобщее осмеяние и осуждение?

В это время из больничного коридора донеслась какая-то негромкая музыка, она приближалась, приближалась, наконец широко распахнулась дверь, и на порог палаты вступил наш старый и почти забытый знакомый Владлен Сергеевич Самосейкин. С маленьким транзисторным приемничком через плечо.

– Владлен Сергеевич Самосейкин, - представился он старожилам, - я только что поступил в отделение, меня направили в вашу палату, не возражаете?

– Давай, располагайся, веселей будет!
– радушно отозвался дядя Эраст.
– Коек свободных много, выбирай, какая по душе.

И Владлен Сергеевич мягко улыбнулся сопалатникам и начал устраиваться у самой двери, ему, как начинающему больному, было пока что все равно, где спать и где жить, он еще не почувствовал себя законной частью новой общности.

Однако Самосейкин сразу отметил про себя, что его фамилия, имя и отчество не произвели на соседей особого впечатления. Во всяком случае по их реакции другого сказать было нельзя. И ведь не могли же они его не знать, забыть навовсе. Не могли. Неужели у них не сохранилось к нему капли уважения? И он видел, что только капля и сохранилась, но не более того. То есть ровно столько, сколько полагается иметь уважения к любому рядовому незнакомцу.

– Вам радио не помешает?
– осведомился Владлен Сергеевич у сопалатников.

– Нет-нет!
– ответили они дружно. И даже нечто такое в поддержку радио хрюкнул временно безмолвный член переменного больничного коллектива.

И действительно, маленький приемничек вносил некий особый уют и некоторое разнообразие в больничный быт. К нему, в отличие от больничного "телевизора", изображающего нечто неоднозначно смутное, не требовалось идти на поклон черт-те куда, аж в "красный уголок", через всю бывшую казарму кавполка.

В общем, все были рады приемнику, тем более что по нему в это время в аккурат передавали какую-то постановку. Даже, кажется, радиоспектакль. И кто-то очень строго как раз пел: "Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем".

И естественно, дядя Эраст не мог не отреагировать на песню, мы ведь помним, каким редким специалистом он был.

– Мы уже стали всем, и от перестановки слагаемых, как и предполагает закон арифметики, сумма выросла страшно, по сравнению с 1913 годом, пробурчал дядя Эраст, угрюмо и весьма неопределенно, против обыкновения.

Пораженный сказанным, Владлен Сергеевич глянул в черные глубокие глаза старика, глянул и сразу отвернулся. И больше в этом направлении старался не смотреть.

Что уж он там такое увидел, никто знать не может. Поскольку каждый в этих глазах усматривал свое, сугубо личное, сугубо специфическое.

Узнали они друг друга, вспомнили какие-то совместные дела? Нет. Это нет. Дядя Эраст провел свою героическую юность, героическую молодость и героическую зрелость совсем в иных местах и на иных высотах, далеких от провинциального Кивакино. Он, конечно, тоже знавал вкус спецпровианта, запах спецбольницы, но не в том дело. А дело в том, что глаз дяди Эраста был, вне всякого сомнения, таким наметанным, таким наметанным, что просто ужас.

Кончилась мобилизующая песня, и вместе с нею кончился радиоспектакль. Все радиовраги были успешно побеждены. А потом дикторша как ни в чем ни бывало зачитала прогноз погоды. По ее словам выходило, что в данный момент в окрестностях Кивакино должен дуть северо-южный ветер от слабого до уверенного и проверенного.