Ветка сакуры

При этом, как ни парадоксально, жилище горожанина, поглощающее у него более трети заработка, отличается от крестьянского отнюдь не своими удобствами, а, наоборот, неудобствами: оно и дорого, и тесно, и далеко от работы.

В Японии у восьмидесяти процентов городских семей есть телевизоры. Но восемьдесят же процентов жилищ не имеют канализации. Кран с горячей водой или центральное отопление – редкость вовсе неведомая для подавляющего большинства горожан. Дома их, как и в деревне, обогреваются солнцем и дыханием, а вентилируются сквозняком. От раздвижных окон и перегородок дует так, что от керосиновых или газовых печек немногим больше толку, чем от стародавних жаровен с углем.

В любом городе, а особенно в предместьях, куда ни глянь, как грибы вырастают новые жилища. Но на девять десятых это такие же примитивные деревянные постройки, как и крестьянские дома, лишенные современных бытовых удобств.

Самое худшее во всем этом – бесперспективность. В Японии умеют строить быстро и добротно. Но тут не увидишь, чтобы на пустыре разом поднимался целый жилой массив.

Городские управы ведут кое-где постройку современных многоэтажных домов. Но главный тормоз в решении жилищной проблемы – частная собственность на землю. Есть в Японии старая пословица: «Хурма плодоносит на восьмой год, слива на третий». Торговцы недвижимостью переиначили ее нынче на свой лад: «От сливы ждать доходов три года, земля окупается в первый же».

– Мы научились бороться с таким опасным явлением природы, как оседание суши, – говорят японские строители. – Но мы ничего не можем поделать с другим стихийным бедствием – когда земля ползет вверх в своей цене. Это поистине бич наших городов…

Спрос на землю немыслим. По мере того как город расползается на окружающие его крестьянские поля, труженикам приходится ездить все дальше и дальше (многие из них тратят по пять и даже по шесть часов в день, чтобы добраться на работу и вернуться обратно). Владелец участка близ центра Токио может и пальцем не шевелить, ожидая, пока его земля удваивается в цене каждые два или три года, в то время как у квартиросъемщика нет иного выхода, кроме как платить все больше и больше.

Эдвард Зейденштикер, Япония. Нью-Йорк, 1962.

Лишь шесть японцев из ста спят сейчас «по-иностранному» – на кроватях, остальные же девяносто четыре, как и их предки, проводят ночь на полу, состоящем из татами. Сто тридцать фирм, выпускающих ежегодно около миллиона кроватей, всячески рекламируют их удобство и гигиеничность, утверждая, что в тридцати сантиметрах от пола воздух наиболее насыщен пылью. Однако мастеровые, что ходят из дома в дом заменять и подновлять старые татами, не беспокоятся за будущее своего древнего ремесла. Они знают, пока с жильем туго, люди не откажутся от пола, способного служить постелью.

«Правда», сентябрь 1967.

Семьдесят процентов квартиросъемщиков в японской столице имеют по одной комнате на семью. Причем 43 процента из них живут на площади в шесть татами, а остальные 27 процентов имеют лишь по четыре с половиной татами. Эти данные, собранные федерацией домохозяек, показали остроту жилищного кризиса в Токио, где три четверти съемщиков теснятся на площади семь-десять квадратных метров на семью.

«Правда», октябрь 1968.

Полутораэтажный Токио

Излюбленный прием описания больших городов: Москвы с Ленинских гор, Парижа с Эйфелевой башни или Нью-Йорка с Эмпайр стэйтс билдинг – мало подходит для Токио. Не потому, что границы одиннадцатимиллионного гиганта теряются за горизонтом, а потому, что в его панораме нет таких черт, которые могли бы олицетворять японскую столицу, как Кремль Москву, как Тауэр Лондон или как ворота Тяньаньмынь Пекин. Даже географический центр Токио – императорский дворец – не доминирует над городом и со стороны воспринимается лишь как опоясанный рвом парк.

Токио не может похвастать ни гармонией горизонтальных линий, присущей европейским столицам, ни поражающими вертикалями американских городов. Японскую столицу совершенно не затронул спор современных градостроителей о том, какая планировка лучше – линейная или свободная, потому что ей в равной степени неведомо как то, так и другое.

Токио – это море деревянных домов, преимущественно в один-два этажа, сгрудившихся так беспорядочно и тесно, словно это мебель, которую кое-как сдвинули в угол комнаты на время, пока красят пол, сдвинули и забыли поставить на место.

Японцы говорят, что Токио дважды имел и дважды упустил возможность покончить со своей хаотичностью и заново построиться по плану. Первый раз – после землетрясения 1923 года, разрушившего половину города. Второй раз – после американских налетов 1945 года, когда Токио выгорел на две трети и погибло уже не сто тысяч, а четверть миллиона горожан.

Правда, муниципалитет предпринял энергичнейшие меры, чтобы воспользоваться третьим поводом для коренной реконструкции столицы, – подготовкой к Олимпийским играм 1964 года. С тех пор Токио заметно похорошел. Выросло много новых зданий, радующих глаз смелостью архитектурной мысли, безукоризненным качеством строительства, применением новейших отделочных материалов. Новой чертой в облике столицы стали эстакадные автострады.

Однако многое в намеченных планах пришлось уже по ходу урезать из-за вздорожания земли – той, что надо было выкупать у владельцев вместе с домами, намеченными к сносу. Трехкилометровый проспект Аояма, например, обошелся в три миллиона иен за каждый погонный метр. Его можно было бы во всю длину и ширину оклеить деньгами, ибо заплаченный выкуп составил здесь 85 процентов расходов на реконструкцию.

Больно видеть и другое: застройка этой лучшей магистрали столицы велась без всякого архитектурного надзора. Владельцы крохотных участков в тридцать-пятьдесят квадратных метров не пожелали уходить с передней линии и понаставили уродливые вытянутые дома по принципу «четыре комнаты одна над другой», а монументальные многоэтажные здания оказались позади.

Япония ныне вправе гордиться талантом своих архитекторов, мастерством своих строителей. При том множестве замечательных зданий, которые были возведены в Токио за последнее десятилетие, лицо японской столицы могло бы неузнаваемо преобразиться к лучшему. Но попробуйте найти точку для панорамного снимка, чтобы каждый увидевший его сказал: какой красивый город! Даже совершенство японской фотоаппаратуры бессильно здесь помочь.

Чтобы сделать удачный снимок первого в городе высотного здания – тридцатишестиэтажного небоскреба концерна «Мицуи», нужен не штатив, а ни более и ни менее как вертолет. Сколько бы вы ни ходили по прилегающим улицам, здание это ниоткуда не смотрится «во весь рост» – оно не служит центром ансамбля, как, впрочем, и Токийская башня, которая, будучи даже выше Эйфелевой, отнюдь не способна украшать город в такой степени, как ее парижская сестра.

Можно по пальцам перечесть архитектурные новинки, которые стоят действительно на виду: олимпийский комплекс Йойоги, гостиница «Отани», газетный трест «Майнити», Национальный театр. В то же время тысячи монументальных зданий затерялись, подобно рассыпанной в беспорядке мозаике, из которой можно было бы составить великолепное панно, если бы архитекторы работали в содружестве с градостроителями.

Итак, Токио остался городом без главной темы, без определившихся архитектурных черт, которые придавали бы индивидуальность его портрету. Лицо Токио – это не улицы и не здания, это прежде всего люди. Токио волнует, поражает и удручает прежде всего как самое большое в мире скопление человеческих существ.