Ветры, ангелы и люди

Никогда не любил рыжих, особенно мужчин. К женщинам был снисходительней. Всегда есть надежда, что они просто крашеные. Глупо, конечно, кто бы спорил. Но тут ничего не попишешь, объекты непроизвольной неприязни не выбирают. Некоторые вон вообще кошек не любят. Или пауков. Хотя, скажите на милость, что может быть прекрасней паука? Разве что кошка.

Невольно улыбнулся, представив, как озвучивает вслух свой внутренний монолог. Иногда ужасно хочется взять да и выложить все начистоту, без цензуры – просто чтобы посмотреть на лицо собеседника.

Рыжий ухмыльнулся так ехидно, словно и правда подслушал его мысли. Вслух, впрочем, ничего не сказал, а вынул из внутреннего кармана пальто кисет и принялся скручивать сигарету, да так ловко – хоть на видео записывай этот мастер-класс. Объяснил:

– Давно хотел покурить, а на улице такой ветер. Все разлетелось бы сразу к чертям, в разные стороны.

И умолк. Как оказалось, вполне надолго. Примерно на пятнадцать километров, если верить отчету поставленных вдоль трассы столбов.

Наконец заговорил:

– Думал, я один такой псих – ехать на Нерингу [3] в октябре, да еще на целую неделю. Удивительно, что нас оказалось двое.

– Если на неделю, то вы действительно один. Я гораздо хуже. Я туда как минимум на месяц. А может, вообще до декабря. Как пойдет.

Даже рассердился на себя за такую откровенность. Мог бы просто кивнуть. Ну или промычать многозначительно: «Дааа». Для вежливого ответа вполне достаточно, а больше не надо. Перебор.

Но вместо того чтобы угрюмо умолкнуть, вдруг попросил:

3

Нерингой называется литовская часть Куршской косы, территория протяженностью около 50 километров, на которой расположены посёлки Юодкранте, Пярвалка, Прейла и городок Нида (административный центр Неринги).

– А сверните-ка и мне самокрутку. Сто лет этот табак не пробовал. А когда-то очень его любил.

– А потом «Drum» как-то внезапно исчез из продажи, – кивнул незнакомец. – Я свой нынешний запас из Франкфуртского аэропорта привез, буквально неделю назад случайно увидел там в киоске и цапнул. И понял наконец, в чем тайный смысл всех этих неизбежных пересадок во Франкфурте, без которых дальше соседнего хутора хрен улетишь.

Протянул виртуозно свернутую сигарету и снова притих – почти до самой Клайпеды.

А на въезде в город сказал:

– Сейчас только половина третьего, а я знаю, где тут варят отличный кофе. И парковка рядом, и от парома это все буквально в двух шагах. Соглашайтесь!

Хмыкнул:

– Совсем дураком надо быть, чтобы с вами спорить.

– Отлично! – азартно воскликнул рыжий. – Так и знал, что вы тоже планировали выпить кофе перед паромом, а из-за меня передумали, потому что с попутчиком, который к тому же сразу объявил, что торопится, это уже совсем не то. Не желанная пауза, а суетливая заминка, так что ну его совсем. Да?

Почти смутился – надо же, как точно он сформулировал. Молча пожал плечами, и только припарковавшись, признался:

– Штука еще и в том, что я не знаю здесь ни одной путной кофейни. Собирался пробежаться по центру наугад – что-нибудь да найдется. Так что спасибо, выручили.

– Только чур кофе с меня, – строго сказал рыжий. – Если уж так вышло, что я – пассажир и бесполезный балласт. – И мечтательно добавил: – Еще с собой возьмем, там можно купить на вынос, в картонном стакане с крышкой. Самый вкусный кофе – тот, который пьешь в пути.

Надо же, рыжий, а так правильно все понимает. Чудеса.

Уже когда ехали, вернее, стояли на медленно пересекающем залив пароме, рыжий спохватился.

– Меня зовут Станислав, – сказал он. – Простите, что сразу не представился. Вечно упускаю из виду такую вот обязательную ерунду. Со стороны, наверное, выглядит невежливо.

– Ничего, я тоже постоянно забываю – то представиться, то вовремя улыбнуться, то вообще попрощаться перед уходом. И, боюсь, успел прослыть лютым хамом. А меж тем, мы с вами тезки. Чего только не бывает.

– Чего только не бывает, – эхом повторил рыжий. И приветственно поднял картонный стакан с кофе: – Ваше здоровье, тезка.

Ухмыльнулся, поднимая в ответ свою картонку:

– Лэхаим!

И тут же подумал: «Сейчас небось скажет, самое время перейти на ты. И все испортит».

Но рыжий молчал, глядел в небеса, улыбался горланящим чайкам. Надо же, какой правильный тезка достался. Думал, таких больше не делают.

Тезка заговорил уже на суше, когда отъезжали от парома.

– Есть на земле такие целительные места, где кажется, будто все поправимо. Вообще все! А иногда не просто кажется, а действительно выправляется, стоит пробыть там подольше. Но эта коса – единственное известное мне место, где сразу становится не важно, поправимо что-то там или нет. Потому что оно – не в счет. Ничто не в счет в тот момент, когда попадаешь сюда и обнаруживаешь, что ты наконец-то есть. И конечно, сразу встает вопрос, кто был на твоем месте прежде. Да и был ли хоть кто-то? Ох, не факт. Который раз приезжаю сюда, и всегда удивляюсь заново: надо же, я все-таки есть! И понимаю, как устал от небытия, которое только что, буквально полчаса назад казалось моей жизнью. Удавшейся во всех отношениях, смех в зале.

Растерянно кивнул – все так. Сам чувствовал примерно то же самое, только сформулировать до сих пор не мог. Что, впрочем, неудивительно. Просто не с кем было об этом говорить до сегодняшнего дня. И вряд ли еще когда-нибудь будет, так что можно не трудиться запоминать, проехали.

На окраине Ниды рыжий попросил:

– Высадите меня тут, пожалуйста. Еще и пяти нет. Времени – вагон. И если уж выпала мне раз в жизни удивительная возможность войти в этот городок пешком, грех ее упускать.

Хотел спросить: «А саквояж? Он же тяжелый». Но промолчал. Взрослый человек, сам небось знает, что для него хорошо, а что нет. И вес своего багажа наверняка учел в расчетах. А если не учел, тем хуже – для него, не для меня. Какое мне дело.

Оставив лучезарно улыбающегося попутчика за поворотом, подумал: «Для рыжего он оказался недостаточно противным. И даже недопустимо приятным – для рыжего-то! И тут, выходит, обманул. Подвел. Ненадежный народ эти рыжие, совершенно нельзя на них положиться. Что и требовалось доказать». И рассмеялся вслух, наедине с собой, чего с ним не случалось уже много лет. А может, вообще никогда. Хрен теперь припомнишь.