Ветвь оливы

Меня невольно охватил холодок — прохлада огромного пространства, разделяющего наши миры, тень неизвестности — «тень с холодом вечности», — как сказала когда-то Жанна.

— Значит, здесь осталась только Изабелла? Не Антея и не…

— Да, только она. Что касается Изабеллы.

— А ты?

— Я пока еще здесь. А вот тебе следует уйти следующим.

— Почему?

— Показать пример. Или ты хочешь долгих прощаний? Какого-то ритуала? Заклинаний у костра?

Я подумал об этом. Это было бы неплохо. Но смысл?

— Наверное, нет. Это будет глупо. Какие прощания? Какие торжества? Все только начинается.

— Значит, стоит уйти по-английски, тихо и незаметно, по одному. Мне кажется, ты к этому уже готов.

— Что ж, пожалуй, — кивнул я, недолго помолчав, и закрыл глаза — тянуть не стоит… Сосредотачиваясь на формуле перехода, которую должен уловить «Янус», если он существует и действует, там, в нашем будущем. Или уже не в нашем.

Значит, никаких прощаний. Только приветствия и встречи…

Внезапное чувство резкого опьянения, полета, падения, бесплотного пламени, бесконечного холода, вечности, мимолетности… тишина, пустота, легкость. Свобода. Воздух. Возвращение тяжести. Чувство реальности.

Ну, здравствуй, новый мир.

Когда я открыл глаза, здесь был только я. Как будто ничего не изменилось. Но лишь как будто. Это было невозможно передать, но ощущалось каждой клеточкой. Реальность, уверенность, чувство чистого «я», о котором не узнаешь, пока однажды не потеряешь.

Проснувшийся Персеваль вытаращился на меня во все свои золотые круглые кошачьи глаза и принялся встревоженно умывать розовый нос, не понимая, отчего вдруг почувствовал себя не в своей тарелке.

Отец посмотрел на меня, слегка улыбаясь, и мне показалось, что на мгновение ему тоже стало чуть не по себе, как будто и он ощутил дуновение пролетевшего «несуществующего» ветра.

— Ты изменился, — заметил он.

— Конечно, — подтвердил я. Это было удивительное чувство.

Я нашел Жанну на галерее, выходящей во двор. Она стояла у парапета и смотрела на солнце, не светящее здесь в полную силу. Я был уверен, что она ждала меня. Уверен, что она уже все знала. Когда она обернулась и улыбнулась, луч солнца упал ей на руку и отскочил солнечным зайчиком от кольца с четырьмя изумрудами. Я не смотрел на него — заметил только этот бросившийся вверх зайчик, глядя в ее глаза, переливающиеся золотыми искрами.

— Вы меня ждали! — сказал я.

— Ты, — сказала она.

Я глубоко вздохнул и улыбнулся.

— На самом деле мы так давно не бывали только вдвоем. Прости, я столько раз предавал тебя! А ты меня — ни разу…

— Не ты, — ответила она. — Твой страх.

— Так что ж… — Я встал с ней рядом, ощущая реальность ветра, тепло нагретых солнцем камней и прохладу тех, что оставались в тени, синеву неба и пронзительную жизнь и теплоту ее глаз. — Недаром трусость — смертный грех.

— Не грех, — улыбнулась Жанна. — Рядом с тобой — ничто не грех!.. Но ведь и я боялась — и это всегда только все портило!

— Тогда давай не будем больше бояться! Пообещай, что больше не станешь! Никогда!

Как же она была близка! И больше никаких стеклянных стен, никакой ревности, никакого страха разделить ее даже с «другим собой», только это теплое дыхание, мягкость, аромат, нежность губ. Прощение. Реальность — как хорошо, что это реальность!..

И разве нужно что-нибудь еще?

* * *

Черепица «Румяной пулярки» была такой же румяной как в старые добрые времена. Мэтр Гастон зычно покрикивал на кухне, его зять и Дениза хлопотали в большом зале. Господин Шешон капризно чах над своей тарелкой.

— Все возвращается на круги своя! — громко и сентиментально вздохнул сержант Дюпре. — Вот и опять в Ла Рошели черт-те что творится, прости господи!.. А уж казалось бы — мир, мир! Да где там?! Эх!.. — Он разочарованно махнул рукой.

Шешон навострил на него свой острый нос и мохнатые брови.

— А чего ж вы хотели, милейший? Всем надо не власти, так денег! На то и война.

— Да-с… — протянул Дюпре и посмотрел на Шешона странным затуманенно-стекленеющим взглядом. Делец невольно поежился и снова углубился в извлекание сала из яичницы. Время от времени у Дюпре еще случался такой взгляд, как и у подошедшей Денизы. Они словно обменялись ими, как паролями, вдруг опять оттаяли, улыбнулись и задышали. Господин Шешон украдкой перевел дух и высвободил опушенный мехом воротник, из которого тут же выглянула острая любопытная мордочка и две больших блестящих пуговки. — Что и говорить, — посетовал сержант, — что и говорить… А еще это дьявольское зелье и у нас и у них. Ведь нельзя же!.. Богопротивно ж!.. Да кто будет слушать, когда припрет?! То отстреливайся, то откачивай… — и он сокрушенно похлопал себя по боку, на котором красовался мощный излучатель. Пуаре сентиментально вздохнул ему в тон и погладил свой лучемет, будто все еще удивляясь его форме, но признавая его мощь. — Вот ведь времена какие!

— Распоследние времена, — пробрюзжал Шешон, скармливая с двузубой вилки кусочки сала своей любимице. Собачка благодарно лизнула его в щеку.

Пуаре закатил глаза и, отхлебнув изрядно вина, толкнул меня под локоть.

— Ну а ты что скажешь? Куда катится этот мир?

Я пожал плечами.

— Катится своей дорогой!

Можно было только предположить, что происходило в другом мире. Как другие мы проснулись под мерный гул в своих капсулах, вспоминая все произошедшее как произошедшее с ними. Как наладили все механизмы и, конечно, засекретили этот случай. До поры, до времени. Отправив виновника на заслуженный покой. Профессиональный риск и плата за невозможное — путешественники во времени часто сходят с ума. Ничего странного.

Можно даже представить иную вероятность — в мире, где горели свечи, отражаясь в стекле и фарфоре, а за окнами улеглась внезапная снежная буря. И где может быть, несмотря ни на что, нас не забыли.

Не конец

3 июня 2010