Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]

Свет факелов мерцал над головой Атрета, до него доносились голоса разговаривающих стражников. Он поставил идола обратно, в альков, и сел на свою каменную скамью. Откинувшись назад, к холодной стене, он закрыл глаза и снова увидел во сне, как мать пророчествовала ему перед погребальным костром: «Женщина с темными волосами и темными глазами…». Этот сон не снился ему уже несколько месяцев, с ночи накануне того дня, когда он убил Тарака и увидел двух молодых женщин возле дороги на Капую. Но теперь этот сон показался ему таким ярким и реальным, что даже голос матери отдавался эхом. Та женщина, о которой говорила мать, казалось, была рядом.

В Риме полно женщин с темными волосами и темными глазами. Многие из тех женщин, которые посещали пиры накануне зрелищ, были невероятно красивы. Некоторые из них предлагали Атрету себя. Чтобы побольнее обидеть их, он не оказывал им никаких знаков внимания. То, что он испытывал терпение императора, приносило ему удовлетворение. Атрет уже не боялся, что его распнут или бросят в яму к диким зверям: толпа римлян никогда этого допустит. Поскольку на его счету было уже восемьдесят девять убитых гладиаторов, тысячи людей приходили в Большой Цирк, чтобы только посмотреть, как он сражается. Император не так глуп. Он не станет избавляться от такого ценного бойца, который только способствует укреплению его славы.

И все же Атрета совершенно не радовала его судьба. Более того, он понимал, что его слава все сильнее порабощает его. К нему приставляли все больше стражников — не для того, чтобы не дать ему сбежать (это и без того было нереально), а для того, чтобы не дать обезумевший поклонникам разорвать его на части.

Его именем были исписаны все стены Рима. Цветы и монеты бросали на арену перед его схватками и после них, а подарки от поклонников ему приносили практически каждый день. Он не мог выйти за пределы лудуса без сопровождения дюжины крепких стражников. В гостиницу Пунакса его больше не приглашали во избежание повторения тех столкновений с поклонниками, от которых он уже едва не пострадал. От одного его присутствия на каком–нибудь пиру многие женщины теряли рассудок. Когда он выходил на арену, зрители скандировали его имя снова и снова, пока оно не начинало звучать подобно пульсу в груди дикаря.

Только во сне он мог вернуться к своим воспоминаниям и не забывать, что значит быть свободным человеком и жить в лесу, ощущать нежные прикосновения любимой женщины, слышать радостный детский смех. Каждый раз, когда он смотрел в глаза своему сопернику на арене, а потом побеждал его, от него уходила частица чего–то человеческого.

Атрет посмотрел на свои руки. Они были мощными, мозолистыми от бесчисленных часов тренировок с тяжелым мечом… А еще на них была кровь убитых им людей. Он вспомнил лицо Халева, когда тот бесстрашно ждал смертельного удара, а разгоряченная от крови толпа вопила: «Югула!». Лоб Атрета покрылся потом, который стекал ему на глаза. А может быть, это были слезы?

— Отпусти меня на свободу, друг, — произнес тогда Халев, слабея от потери крови. Он положил руки на бедра Атрету и откинул голову назад. Когда Атрет нанес последний удар, толпа взревела в торжествующем крике.

Пытаясь избавиться от этих воспоминаний, Атрет открыл глаза, но воспоминания никуда не уходили и, подобно раковой опухоли, разъедали ему душу.

Когда дверь отперли, он направился во двор, на тренировки. Нагружая себя физическими упражнениями, он сосредоточивался на тренировках и находил в этом какое–то облегчение.

Бато тем временем стоял на балконе, и рядом с ним стояли гости лудуса. В том, что гости приходили в лудус во время тренировок, ничего необычного не было. Кто–то приходил, чтобы кого–нибудь приобрести, а кто–то для того, чтобы просто посмотреть на гладиаторов поближе. Атрет не обращал на них никакого внимания до тех пор, пока рядом с Бато не появились две молодые женщины. Октавию он узнал сразу же, потому что она не пропускала ни одного пира накануне зрелищ и славилась своей страстью ко всем гладиаторам, которые только обращали на нее внимание. Но его внимание привлекла совсем другая женщина. Она была одета в голубую одежду, расшитую желтыми и красными узорами. Была она молодой и безумно красивой, с бледным лицом, темными волосами и темными глазами.

Он пытался сосредоточиться на тренировках, но при этом остро чувствовал, что эта женщина смотрит на него так пристально, что у него по спине забегали мурашки. Женщина с темными волосами и темными глазами… Это ему говорила мать во сне. Атрет снова взглянул на незнакомку. Октавия что–то ей шептала, но она не отрывала от него глаз и, казалось, совсем ее не слушала. Это была римлянка, и пророчество матери настигло Атрета подобно удару молнии.

Зачем такая благопристойная женщина появилась в лудусе? Неужели и она, подобно Октавии, загорелась страстью к мужчинам, которые проливают кровь на арене? Мысленно Атрет всеми силами пытался настроиться против нее, хотя осознавал, что в нем зарождаются по отношению к ней какие–то чувства.

Она стояла над ним, подобно богине, такая непохожая на других, такая недоступная. Атрета охватили в одно и то же время желание и гнев. Он перестал тренироваться. Обернувшись, он смело поднял на нее глаза, и они встретились взглядами. Приподняв бровь, Атрет выдержал ее пристальный взгляд, затем, пытаясь казаться насмешливым, протянул в ее сторону руку. Смысл его жеста был понятен, но вместо того чтобы засмеяться и остудить его смелость, как это всегда делала Октавия, женщина в голубом наряде приложила руку к сердцу и отпрянула в смущении. Бато что–то сказал им обеим, и они, повернувшись, вошли в здание.

К Атрету Бато подошел уже в банях.

— Октавии было приятно, что ты сегодня обратил на нее внимание, — сказал он, прислонившись к каменной колонне. Одно полотенце было у него завязано на поясе, а другое висело на его мощных плечах.

— Я отдал свои почести не ей, — сказал Атрет, выйдя из воды и взяв полотенце с полки.

— Да, госпожа Юлия достаточно красива, чтобы мужчина мог потерять от нее голову и забыть даже о своей ненависти к Риму, — сказал Бато, криво ухмыльнувшись.

Атрет стиснул зубы, но ничего не сказал.

— Она замужем за Каем Полонием Урбаном, человеком, который вращается в высших кругах общества. Я слышал, что у него довольно сомнительная родословная и еще более сомнительная репутация. Ему просто посчастливилось, что он повстречал эту женщину. Ее первый муж был старым и умер через несколько месяцев после свадьбы. Права на ее наследие перешли к ее отцу, который передал их под опеку своего сына, Марка, ловкого финансиста, но теперь, как я слышал, Урбан проматывает ее состояние на гонках колесниц.

Атрет надел новую тунику и посмотрел на Бато, завязывая пояс.

— А зачем ты рассказываешь мне о личной жизни этой госпожи?

— Потому что впервые вижу, как женщина вскружила тебе голову. К тому же римлянка. — Он выпрямился и сардонически улыбнулся. — Не сходи только от этого с ума, Атрет. Ее отец ефесянин, который купил себе гражданство золотом и своими большими связями.

Ночью Атрет снова видел во сне пророчащую мать, но на этот раз, когда она пророчествовала, к нему из темного леса шла госпожа Юлия в голубом наряде.