VHS (именно так: Вэ-Ха-Эс), или Не-законченная жизнь, суггестивный роман

Отвечает:

– Да!

– А не проще ли было туда вообще не ходить, как это как раз и сделали те, кто НЕ ХОТЕЛ БЫ отделения Донбасса к России?

– Я таким образом выразил свою волю.

Я лишь развел руками:

– Нэмае вопросiв, як кажут у нас на Донбасщинi, – ответил я, потому что во всей Украине в таких случаях говорят: «нэма пытань».

Так вот, о донецких массах.

Когда они увидели торжество русских в Крыму, они и выразили свои чаяния и надежды на том самом референдуме – мол, хотим точно так же и однозначно – в Россию! Но когда начались (на тот момент – еще только кое-где, местами) боевые действия, когда даже не рядом с тобой, а в далеком Славянске (и в Семёновке) полыхнула стрельба, и пока только из стрелкового оружия, то 80% из тех, кто голосовал за Россию, сказали:

– Не-е, такою ценой мы в Россию не хотим, мы хотим остаться в родёмой Украине, абы только б мир был бы.

Да поздно.

На сегодняшний день уже и Славянск с Краматорском порушены, и Луганск с Донецком под прицелом градов и прочих украинских реактивных минометов, и чем всё это закончится – пока неясно.

И что касается вопроса, «где русскому крестьянину хорошо», то ответ, с точки зрения дончанина, хоть краешком глаза повидавшего войну, звучит так – та бог с ними со всеми, и с Украиной и с Порошенками, лишь бы не стреляли. Лишь бы не бомбили. И чтобы была возможность выходить из дома без риска для жизни или своего кошелька.

А будет на улицах демократия по дядюшке Сэму или новый КПСС…

Да какая хрен разница!

Лишь бы, повторюсь, не стреляли…

25.07.2014 г.»

Андреев еще раз перечитал написанное, нажал кнопочку «отправить» и опустил крышку ноутбука.

Глава 4 А почему это я в больнице?

весна, 1972 год

Удивительная штука память – сам порой удивляюсь.

Как это часто бывает в жизни (да и в природе тоже), плотина рухнула под натиском. В какой-то момент я вдруг начал не только понимать, о чем говорят сестра и доктор, но и сам попытался заговорить. Но в тот первый раз из моего горла вырвался не хриплый и непонятный бульк, как это бывает у людей спросонья или от долгой болезни, а слабый и немощный писк, словно в автомобильном колесе выкрутили золотник и тут же заткнули пальцем.

Но они оба меня услышали.

– Сергей Андреевич, – удивленно обернулась ко мне медсестра.

Доктор, относительно молодой парень, аспирант, ординатор или как оно там у них называется, словом, молодой начинающий врач, оглянулся на меня. Ничего выдающегося или запоминающегося в его внешности нет: лет двадцати пяти-шести, ничего не выражающее и ничем не запоминающееся лицо; с такой внешностью шпионом-разведчиком работать, а не доктором в больнице.

Впрочем, был у него один примечательный момент: в правой руке он держал нечто похожее на амбарную книгу, а в левой – ручку, и писал, как это всегда делают леворукие: как-то непонятно – снизу вверх или справа налево, сразу и не сообразишь – словом, левша. Писал стоя, на весу.

Он лишь оторвал взгляд от своих записей, да и то на секунду.

– Оно уже пытается разговаривать, – сказала сестра, несказанно меня озадачив.

Это я что ли значит – «оно»?

Доктор, тем не менее, продолжил писать пока не закончил строчку.

– Ну-ну, герой… как ты?..

Он подошел, коснулся моего виска (я почувствовал прикосновение), наклонился и, переводя быстро-быстро свой взгляд с одного моего зрачка на другой, внимательно посмотрел «глаза в глаза».

– Все нормально, – сказал он, – скоро танцевать будешь.

И ушел.

Сестра сняла пустую капельницу, я внимательно за ней наблюдал.

Ровные уверенные движения, она хорошо знала свое дело. Жизненной силой и скромными цветочными духами от нее веяло при каждом движении. А когда она наклонилась надо мной, чтобы поправить иголку в левой руке, я ощутил такую волну запахов, что…

Впрочем – нет, мне такие никогда не нравились…

– Я где? – наконец пробулькало у меня в горле, и своего голоса я, понятно, не узнал.

– Ты в больнице, – ответила она, выровнявшись и глядя сверху вниз мне прямо в глаза.

Ну ладно, доктор со мной «на ты» (хотя тоже странно), но почему эта малявка мне «тыкает»?

– Я вижу, что не у себя в спальне. Почему я здесь?

– Сотрясение мозга. Ты под машину попал, – ответила она.

Чего?

…я попал под машину?

Будучи водителем с многолетним стажем, худо-бедно, но дорогу-то я переходить умею, и «попасть в аварию» в моем случае – это более реально, чем «попасть под машину». Но я ничего подобного вспомнить не могу, не помню!

– Девушка, как вас зовут?

– Вера.

– Скажите, Вера, вы, наверное, хотели сказать, что я попал в ДТП?

– Я не знаю, как там это правильно называется… в общем, ты попал под грузовик.

Под грузовик?

Что за бред!

И, опять же, отчего это она мне «тычет»? Моя дочь старше ее чуть не вдвое.

– А что это за больница?

Она что-то назвала ничего мне не говорящее:

– Реанимация, травматология.

– В каком районе хоть?

Она промолчала (или сделала вид, что не расслышала), потом повернулась ко мне:

– Что? Да, областная травматология, четвертый этаж, реанимация.

В Киеве есть областная травматология? Впервые слышу.

Она как-то по-другому называется. Кажется, больница скорой помощи, нет?

Четвертый этаж, сказала она. Не ошиблась? Звуки улицы – они же вот, здесь, прямо за стеклом.

– Ты много не болтай, еще успеешь, – она поправила прозрачную трубку, которая тянулась сверху от перевернутой пухлой бутылочки, и в мою левую руку закапало с новой силой.

Что за фамильярность? – подумалось мне.