Via Crucis
Шрифт:
– Но хоть какие-то зацепки есть? – уточнил Борис.
– Искушение! Меня мать Надежда на порог не пускает… Хорошая она, добрая, но разум как у птички-невелички. Всё твердит, что матушка Вера запретила со мной про крест разговаривать. Я Витьку, послушника, три раза посылал и в Москву, и в Лесное Озеро, всё без результата. Паравикин, он человек со связями, ищет крест, знаю. Говорит, мол, найду святыню святителя Тимофея, схиму приму. С него станется! Если крест найдёте, любые деньги просите, я заплачу. Любые! Дело не в деньгах. Крест должен перейти ко мне, как преемнику и духовному наследнику батюшки Мартирия! Вот у меня каталог всех вещей, доставшихся мне от старцев. Двести семьдесят три
В сенях загремели вёдрами, видимо Виктор и Павла собирались на дойку. Борис продолжал сверлить глазами Мартирию, почти не притронувшись к чаю. Денис, как всегда, отдал должное и чаю, и белому деревенскому хлебу с мягким домашним сыром, и ароматному малиновому варенью, и густейшей коричнево-золотистой баклажанной икре, выложенной в большую алюминиевую миску.
Потом Борис достал групповую фотографию и положил перед игуменом.
– Батюшка, не подскажите, кто это? – спросил Денис, показывая кривой чайной ложкой в неопознанного пока семинариста.
Игумен, сощурив глаза, полюбовался на себя в молодости, а потом, переведя взгляд на человека в подряснике уверенно сказал:
– Это отец Варавва. Он настоятель в Замшело-Чащинском монастыре, под Москвой. Вот у него, вполне вероятно, крест может и быть, доходил такой слушок от верных людей!
Денис записал в телефон информацию и стал благодарить хозяина.
– А на прощание… Вот, возьмите! – Вассиан плавным движением взял с подоконника переплетённую вручную небольшую книгу и передал Денису. – Воспоминания об игумене Мартирии. Подлинные факты, всё что я видел своими глазами. Одна лишь правда. Книга почти готова к изданию, а пока что сами печатаем, переплетаем, да среди своих распространяем. А как соберём посмертные чудеса старца, так и в издательство пристроим. Добрые люди уже готовы оплатить. И ещё вот это…
Из большого бумажного пакета игумен достал две серых футболки и развернул одну из них. На ткани была изображена птичья голова с радостно раскрытым широким клювом. Тончайшие пёрышки на голове торчали во все стороны, придавая птице вид лихой и обаятельный. Надпись под ней гласила: “Смысловская страусиная ферма.”
– Ну как? – заговорщически произнёс игумен.
– Замечательно! – опешил Денис.
– Приезжайте через три месяца, со страусами своими познакомлю!
– Непременно!
– А если кто желание будет иметь, дабы Царство небесное заработать, жду к себе на послушание, мне трудники нужны. Петушки редких пород – они как дети, за ними уход нужен постоянный.
– Мы учтём! – поспешили откланяться гости.
– Царство небесное силой берётся, – глубокомысленно изрёк Вассиан и проверил наличие бороды. Она была, как всегда, на месте и, как всегда, пахла скумбрией.
Уже в автомобиле, не заводя двигателя, Борис, смотря прямо перед собой, вдруг спросил Дениса:
– А попов… бить можно? В случае крайней нужды.
– Бить никого не позволительно, даже самого глупого священника, – пожал плечами Денис. – Да только бывают случаи, что сам бы приложил, не скрою. Как в старые времена считалось? Если всем миром долгополого проучить решали, то главное при этом, чтобы скуфейку с его головы снять. В скуфейке никак колотить нельзя.
– А за что ж
их побивали?– Один казну приходскую пропьёт, что всем миром на храм собиралась, другой – таким учениям учить станет, что молокане с хлыстами отдыхают, а иной себя вторым после Бога возомнит, почтения требует и полного послушания, а сам дурак да пустомеля, ну а кто и на чужую жену позарится. Уж лучше такому отцу кулаками по бокам пройтись, чем он сам погибнет, да людей соблазнит, считали на Руси. Но по лицу не били, а то поп этот на службе с фингалом не благолепно выглядеть будет.
– Шапку, значит, снять? – повторил Борис и вместо того, чтобы тронуться в путь, решительно вышел из машины и исчез во дворе Вассиана, бросив на ходу: “Здесь посиди!”. Через несколько минут из дома донёсся грохот пустого ведра и разговор на повышенных тонах. Слов было не разобрать, но гневный басистый голос что-то громко возглашал, а другой, высокий, немного обиженный и растерянный пытался ему возражать. Потом всё стихло, и из приоткрытой калитки выглянул толстый рыжий кот, огляделся и лениво последовал дальше. Он пристроился на солнышке и через полуприкрытые веки наблюдал за стайкой молодых воробьёв, резвящихся в ветвях рябины.
Минут через двадцать, когда Денис уже собирался пойти проведать, что случилось, Борис вышел из калитки, спокойно сел за руль, и машина рванулась вперёд по деревенской улице, а потом, пыля, помчалась через жёлтые головы подсолнечников к шоссе. Выехав на дорогу, Борис достал из внутреннего кармана пакет с купюрами и бросил на колени Денису.
– До банка доедем, Максу Лошакову переведём.
Пакет был тот же, сиреневый с узором, что отдавал Борис отцу Вассиану.
– Монашка, что нам чай накрывала…
– Мартирия, – подсказал Денис.
– Эта Мартирия, ети её, мать Макса. Они зарецкие, на Пролетарской жили. Я и отца Максова, Славку Лошакова, знал хорошо, служили вместе. Он лет семь уже как от семьи в бега подался, до самого Магадана доехал, а там уже три бабы сменил. Жена его сначала молодилась, хорошилась, а потом в веру подалась, да к какому-то попу прибилась. Как сын её ушёл в армию, она дом втихаря продала, кто-то с юристами помог, а деньги этому попу снесла, а сама в прислугах у него осталась, он её тайно в монашки посвятил, что ли. Я давно хотел того попа разыскать, да концов не находил. Вот это он, значит, и есть.
– Ты что, деньги у него отнял? – удивился Денис.
– Да ладно, так сразу и “отнял”! Сам он отдал, даже бить не пришлось. Только шапку с него снял, он всё понял. Вот его расписка, батя собственной рукой нашкрябал.
Борис достал тетрадный лист, где круглым, прыгающим почерком было написано: “Я, игумен Вассиан (Василий Власьевич Голимов), передаю означенную сумму Максиму Олеговичу Лошакову, как бывшему собственнику дома №12 по улице Пролетарской г. Зарецка, проданного в мае с.г. Деньги находились у меня на временном хранении и касательства к ним я не имею. Вся сумма передана добровольно и без всякого давления, от каких-либо претензий отказываюсь”. Под распиской стояла витиеватая многобуквенная подпись, дата и печать местного прихода.
– Ну, ты Робин Гуд, – удивился Денис, с уважением посмотрел на Бориса, которого он всегда осуждал в душе за демонстративный атеизм. – А то что эти приходские игумены до сих пор практикуют тайный постриг, это смущает многих. Во времена гонений, в советские времена, я понимаю! Так мантию прятали от властей, был монастырь в миру. А сейчас прячут от кого? От архиерея? Конечно, если постриг официальный, монахиню могут в любом монастыре поселить, а если тайный, то другое дело. Живёт женщина на приходе, помогает при храме, не подкопаешься. Но фактически принадлежит она на правах крепостной своему духовнику.