Вице-император. Лорис-Меликов

Добрую неделю командир полка геройствовал и, несмотря ни на какой жар, поднимавшийся вечерами, не желал укладываться в постель. Но болезнь не унялась и свалила-таки князя, 10 числа полковой врач – теперь он отдавал приказы непокорному генералу! – велел везти его в Петербург. А 8 ноября ординарец великого князя Михаила Павловича привез приказ командира корпуса всем офицерам полка явиться в Санкт-Петербург на похороны своего командира.

Это была первая смерть, так близко увиденная Лорис-Меликовым. И он клял себя, что дурацкими, пустяковыми досадами накликал ее, уж лучше на целый год заключить себя на гауптвахте, чем стоять, как сейчас, в почетном карауле над гробом самого молодого гвардейского генерала – человека нрава вспыльчивого и необузданного, но в общем-то доброго и преподавшего немало уроков. Крутой в полку, князь Багратион насмерть стоял за своих офицеров перед грозным начальством, кары его на свой страх и риск смягчал, а полк – сам Михаил Павлович признал это – стал под его началом образцовым во всей гвардии.

Но все эти мысли придут в ноябре 1845 года, а сейчас светит солнце 3 июня и князь Багратион кажется бессмертным, как злой Кощей из сказки. И вообще все бессмертны, и поскорее бы князь выпустил авангард из Штаба, Стервец под корнетом нервничает и вот-вот сам собьет строй.

Поход был как воля, несмотря на ночные дежурства, на учения пешего по конному строю. Чувства офицеров, впервые участвовавших в походе, сродни были едва сдерживаемым порывам Стервеца. Конь жил в те дни одними ноздрями, вдыхавшими новые ветры неведомых пространств. Хотя что там за неведомые пространства – двести верст езженых-переезженых дорог.

Пройдет еще время, и этот маршрут от станции Спасская Полнеть до станции Померанье, а далее Тосна – Ижора – село Александрия – Царское Село – Красное Село превратится в подобие Невского проспекта: пробегаешь дома, когда-то восхищавшие красотою, и не видишь. Только вдруг бросится в глаза то завершение колонны, то картуш [15] с чьим-то причудливым гербом, залюбуешься на миг и побежишь дальше по суетным делам своим. Через месяц этих важных дел и не вспомнишь, но картуш, так восхитивший всего на миг, останется. Как закатное небо с прозеленью на пути между Тосной и Ижорой, зачаровавшее тебя на исходе 6 июня 1845 года и однажды в бессонную летнюю ночь 1888 года в Висбадене с ясностью необычайной явившееся. И весь следующий день будешь вспоминать, когда в тот год полк вышел в поход, шарить по старым календарям, чтоб уточнить зачем-то, которого числа ты тот закат увидел.

15

Картуш (фр.) — лепное или графическое украшение в виде не до конца развернутого свитка или щита, обрамленного завитками, на котором помещаются надписи, эмблемы, гербы и т. д.

Едва достигли Красного Села, едва отдышались, начались малые маневры в присутствии самого императора, великого князя Михаила и десятка двух иностранных генералов. Русская гвардия демонстрировала непобедимую мощь свою. Военный атташе Франции, еле сдерживая сардоническую улыбочку, переглядывался с военным атташе Великобритании, а это не укрылось от взгляда Николая Павловича, но только подзадорило его, он взял команду на себя; величественный голос его императорского величества трубил приказания, гвардейцы воодушевлялись такою честью и одолевали рвы, барьеры, перестраивали ряды с каким-то особым восторгом. А на иностранных генералов смотрели с победоносным превосходством. Каждому ясно было как день: пусть только сунутся, мы им покажем!

Они и сунутся через десять лет. А что мы им покажем? Ох и отольются царю-батюшке слезки выдрессированных за мордобойные зимы образцовых гвардейских солдатиков с их начищенными до сияния и полной невозможности попасть в цель ружьями!

Но то будет через десять лет, а сейчас гвардия во всей красе и блеске! Радуется царский глаз, бьются восторженные сердца гусар, драгун, егерей. Великий государь великой державы! Николай и примеривал к себе этот титул, что ждет его после смерти: Николай Великий, как Петр и Екатерина. А что иные окрестили его Палкиным, так что ж, пусть их. Боятся – значит, любят.

Нет, ваше величество. Боятся – значит, обманывают. Вы не заметили, что кирасирский ротмистр Лазарев, чтоб показать вам высочайшего класса выездку чужого эскадрона, чтоб вы его не узнали в лицо, обрил усы и бакенбарды? А ординарцем того же эскадрона вместо поручика Сосновского отъездил Федоров 1-й? А если когда-нибудь потом откроется обман, вас ведь только развеселит такая находчивость хитрого полкового командира.

А вообще маневры в тот год прошли блистательно. Гродненский полк, не прибегая на сей раз к обману (а это еще предстоит, и тот же Лорис-Меликов заменит собою на параде в будущем году неудачника Приклонского), заслужил особое благоволение императора, что и было объявлено в приказе по гвардейскому корпусу.

А какая гульба настала сразу по окончании маневров!

Все рода гвардейских войск перемешались между собою. Идешь ночевать к семеновцам, где ждут тебя однокашники братья Мазараки, просыпаешься у карточного стола в расположении лейб-гвардейских гусар. Там Лорис-Меликова Василий Абаза познакомил со своим кузеном Александром, только что вернувшимся с Кавказа при ордене Владимира 4-й степени. Тот как-то очень ловко рассказывал о стычках с горцами, вроде ничего о себе не говоря, но все как-то так клонилось в его рассказах, что впору его не Владимиром, а Георгием награждать. Пил Абаза-старший мало, больше подливал товарищам. Когда Лорис приметил столь ловкий прием, стал осторожничать. Но в картах Абаза был азартен и неукротим. Говорят, он довольно богат, а потому щедр.

Деньги идут, как известно, к деньгам. Хоть и расточителен Абаза, но за ломберным столом ангел над ним летал – всегда в выигрыше. Как Николенька Некрасов, тот в последнее время стал поправлять свои дела игрою и редко выходил из-за стола с пустым бумажником.

В первую же картежную ночь Михаилу пришлось расстаться с мечтою о новом коне, на которого только что прислали денег из Тифлиса.

– Нет, с тобой решительно нельзя садиться, – сказал он Абазе, отсчитывая проигрыш.

– А ты и не садись. Со мной отыгрываться не советую.

Мораль чрезвычайно развеселила корнета. Вообще этот поручик с новеньким орденом понравился Лорис-Меликову. С ним всегда интересно и как-то остро. Никогда не знаешь, всерьез он говорит или шутя издевается над тобою. И в разговоре с ним самому приходится изощряться в уме и напрягать слух и чувство юмора, что придавало особую прелесть общению для одних и глубоко оскорбляло других, болезненно воспринимающих чье-либо над собой превосходство. Помимо ума природного, Абаза был начитан и с легкостью мог переходить от обсуждения нового перевода «Гамлета», исполненного господином Кронебергом [16] , к растолкованию экономических теорий Рикардо [17] , входивших в запоздалую моду среди российских умов. И с тою же легкостью оставлял умные разговоры и предавался гусарскому кутежу, как какой-нибудь юный и глупый выпускник Пажеского корпуса. Через год этот гусар-гвардеец отмочит шутку. Выйдет в отставку и, к общему недоуменному презрению, поступит в университет.

16

Кронеберг Андрей Иванович (1815-1885) — переводчик и критик. Автор работ о Шекспире и русских переводах его произведений. Ему принадлежат переводы пьес Шекспира «Ричард II», «Двенадцатая ночь, или Что угодно», «Много шума из ничего», «Гамлет», «Макбет».

17

Рикардо Давид (1772-1823) — английский экономист.

Так в учениях и кутежах пролетят четыре года в Гродненском гусарском полку. Пройдет энтузиазм новизны, и даже покупка за десять тысяч нового коня, красавца Веллингтона, едва ли скрасит скуку повседневности. Веллингтон был понятливее Стервеца, в скачках с барьерами он даже знаменитого Глазунчика, которого Арнольди проиграл в карты штабс-ротмистру князю Лобанову-Ростовскому, оставлял далеко позади, но Ах полковника Халецкого и жеребец Ринальдо ротмистра Константина Штакельберга – самый дорогой конь в полку – все же превосходили статью и выездкой Веллингтона. Смирившись с этим грустным обстоятельством, Лорис-Меликов охладел и к конным упражнениям. И все чаще и чаще скука овладевала молодым офицером. Чины в гвардии ползут медленно, только к исходу 1844 года корнет Лорис-Меликов произведен был в поручики. Ордена воинственным честолюбцам за маневры и парады в Красном Селе тоже не светят, а уж после первого отпуска, проведенного дома, в Тифлисе, страстно захотелось на Кавказ, пусть даже в самый захудалый армейский полк.

Впрочем, однажды гродненцы были отмечены особою благодарностью корпусного командира и даже самого императора.

В ту пору в десяти верстах от Штаба Первого округа шло грандиозное строительство железной дороги. Поскольку вся жизнь офицеров за пределами Штаба протекала в основном в Спасской Полисти, то в гостинице, то в лавке купца Малеева, где гродненцам всегда был открыт кредит и вино лилось рекой, жизнь станции не была для них тайной. А строительство совершенно нового для России пути сообщения вызывало к тому же и любопытство чрезвычайное.