Вице-император. Лорис-Меликов

По возвращении из Константинополя генерал-майор Лорис-Меликов был назначен военным начальником Южного Дагестана и градоначальником Дербента. Начальником он назывался военным, дела же на него посыпались гражданские, рядом с которыми штурм крепости казался не то что легкой прогулкой, но приятным приключением. Война кончилась, надо налаживать повседневный быт. Отстраивать заново аулы, которые сам же в 40-е годы и сжигал, обеспечивать крестьян зерном для посева, мирить племенную вражду, посеянную давно умершими дедами.

Хлопот было много, каждый вечер военный начальник валился с ног от немыслимой усталости, но работе этой он был несказанно рад. Оказалось, что созидание увлекательнее убийств и пожаров и приложения ума требует, пожалуй, побольше, чем планирование стратегических операций. Впрочем, все это он еще в Карее испытал.

Но главное преимущество в новом положении Лориса – полная самостоятельность и отдаление от Тифлиса. В столице Кавказского края было скверно. Интриги в окружении наместника, поутихшие за последние два года, вспыхнули с новой силой.

После победы над Шамилем князь Барятинский исхлопотал для своего начальника штаба генерала Милютина должность товарища военного министра. Александр Иванович затеял многоходовую комбинацию. Себя он видел в кресле начальника Главного штаба с расширенными за счет военного министра функциями и правами, главная из которых – распоряжение военным бюджетом. И так все было хорошо, так складненько задумывалось и исполнялось, но…

Князь Александр Иванович Барятинский человек был дьявольски, изощренно хитрый, испытанный в придворных интригах не меньше, чем в сражениях. А Дмитрий Алексеевич Милютин – умный. Во власть он пришел не с пустой головой, но с четко разработанной программой преобразования русской армии. А потому вовсе не собирался становиться пешкой в руках бывшего своего начальника. Дмитрий Алексеевич был прекрасно осведомлен в осторожных мыслях фельдмаршала Барятинского по поводу усовершенствования вооруженных сил. Они сводились к углублению прусской системы – той самой, что в России доведена была до абсурда и привела к поражению в Крымской войне. Милютин [29] же считал, что армия, как и вся страна, нуждается в решительной реформе.

29

Милютин Дмитрий Алексеевич (1816-1912) — граф, генерал-фельдмаршал, почетный член Петербургской академии наук, профессор Военной академии. В 1861-1881 гг. — военный министр. Огромную ценность представляет наследие Милютина, в том числе «Дневник» и «Воспоминания».

Вообще-то на Руси хитрецы побеждают умников. Они их спеленывают, как лилипуты Гулливера, тоненькими и крепкими ниточками ябед, пересудов, сплетен, меленьких интрижек и валят наземь, беспомощных и честных. Крик несчастного о помощи теряется и глохнет в бескрайних просторах спящей империи.

Но России свойственно изредка просыпаться. Особенно после катастроф. И тогда ей позарез нужны умники.

Будучи наследником, Александр Николаевич чувствовал себя за могучей спиной властного и жестокого отца как за каменной стеной и полагал, что его царствование будет столь же безоблачным и бесшумным. Но трагедия Севастополя разверзла под самыми ногами нового царя такие бездны и с такой беспощадностью правды, что он понял: надо менять всю систему, и немедленно. А для такого дела хитрецы не годятся.

В августе 1856 года князь Барятинский расстался с одним царем. Милютина спустя четыре года прислал к другому. Благие намерения, о которых заявил молодой император при коронации и которым Барятинский, зная русскую бюрократическую машину, особого значения не придавал, устилали дорогу к скорому воплощению, и лучшие умы боролись за наиболее скорый и радикальный путь реформ, но могущественные сановники старых еще, николаевских, времен, распри позабыв, объединились в сопротивлении.

И Петербург Дмитрий Алексеевич застал не тем, который покинул четыре года назад. Здесь все бурлило свежей мыслью, надеждами, брат его Николай пребывал в чрезвычайном возбуждении – он дорвался до настоящего дела и в подготовлявшейся реформе был одним из самых горячих деятелей. Всех своих идей воплотить ему не удалось, но с места реформы сдвинулись, и в ночь на шестилетие восшествия на престол Александр II подписал Манифест об освобождении крестьян.

В Военном министерстве, пока им правил столь же доблестный, сколь и невежественный, ума весьма ограниченного генерал от артиллерии Николай Онуфриевич Сухозанет, о реформах и помышлять было нечего. Отчаявшись, Милютин подал было прошение об отпуске «для морских купаний». По счастью, искупаться в морских волнах Милютину не пришлось: в мае 1861 года генерал Сухозанет получил назначение наместника Царства Польского, и министерство осталось в управлении Дмитрия Алексеевича.

Тут и начались сюрпризы для князя Барятинского. Первым делом Милютин доказал царю, что управление армией должно быть сосредоточено в одних руках и требует значительного упрощения и упорядочения. В министерстве, до того мертвом и сонном учреждении, закипела работа – ежедневные совещания, записки, доклады как о современном состоянии дел, так и по поводу неотложных мер для преобразования всей системы вооруженных сил России. Стали создаваться особые комиссии, куда стекались со всей империи проекты реформы армии. Что было особенно оскорбительно для сиятельного князя и фельдмаршала – любой армейский поручик мог отослать в министерство свои предложения, и они там обсуждались всерьез, а иные мысли учитывались самим военным министром, о чем не пренебрегал ось сообщить в особом благодарственном письме их автору. Князь недоумевал. Все-таки товарищем юности императора был он, а не какой-то там Милютин, и его предложения должны были быть особо ценны в глазах царя хотя бы в силу одних только этих обстоятельств. Но монарху было не до юношеских привязанностей. Слишком велика оказалась его ответственность за ослабевшее отечество, чтобы исходить из подобных лирических соображений. Европа год от году усиливает свою военную мощь и с вожделением поглядывает на Россию. Нам опять, как Петру Великому, надо выдираться из гнилого крепостнического болота на сухую, твердую почву и пускаться вдогонку. Александр Иванович при всей своей образованности этого не понимал и все приписывал козням и интригам хитреца Милютина.

В Тифлисе общественное мнение раскололось надвое. Люди дальновидные понимали правоту военного министра, успевшего и на Кавказе преобразовать управление войсками, что немало способствовало победе над Шамилем. Люди же практические полагали: Петербург с его новыми веяниями далеко, а нам жить здесь и под управлением фельдмаршала Барятинского. Завязалась борьба меж людей дальновидных и практических. Как водится, борьба эта приняла характер интриг и подсиживаний, измельчая в своих жерновах и натуры крупные, недюжинные. Михаил Тариелович Лорис-Меликов принадлежал к людям дальновидным, а посему Бога благодарил, что заслали его в такое время в Дербент, подальше от препирательств при дворе наместника. Из каждого посещения Тифлиса он укреплялся в твердом убеждении Альфиери: «Все дворы – лакейская».

В Южном Дагестане Лорис-Меликов не стал вводить порядков, общих для всей империи, а отдал местную власть вождям многочисленных здешних племен. Сам только следил, чтобы борьба между властолюбивыми предводителями не доходила до крови. Людей же воинственных, так от оружия и не отвыкших, приглашал к себе и уговаривал уехать навсегда в Турцию, где для правоверного мусульманина уготован настоящий рай.

Войны, подобные Кавказской, сразу не утихают. Рядом, в Чечне, генерал граф Евдокимов огнем и мечом покорял не желающие смириться горные аулы, да и в Дагестане время от времени вспыхивали волнения. Генерал Лорис-Меликов действовал иначе. Племенные вожди, как правило, имели одну человеческую слабость: они были корыстолюбивы, а посему неверны в клятвах и переменчивы в настроениях. Их приближенные также не отличались большой щепетильностью, и военный начальник области без особого ущерба для казны в каждом тейпе содержал своих агентов и о намерениях местных князей бывал прекрасно осведомлен. Как говорится, то лаской, то таской Лорис-Меликов заранее гасил конфликты и за все время своего здесь правления не приводил в действие своих угроз ни разу.

Мысль, нечаянно вырвавшаяся в беседах с великим князем Константином Николаевичем, – признак силы не насилие, но великодушие – стала руководящей во всех его действиях. Как следует осмотревшись, разузнав о настроениях недавних шамилевских партизан, начальник Южного Дагестана отважился на путешествие по Кайтагу и Табасарани – областям, почитающим себя свободными от русского владычества. Ехал не верхом, а в коляске, сопровождаемый не отрядом казаков, а немногочисленной чиновной свитой. А сзади шла арба с не виданными для сих мест товарами, доставленными из глубины России, – тульские медные самовары, расписные павловопосадские шали, деревянная посуда с хохломскими рисунками и целая гора глиняных свистулек для детей.

Генерал оказался совсем не страшный. Да еще говорил на местном наречии. И говорил с каждым, кто, одолев робость, выбивался к нему из толпы, поначалу недоверчивой, готовой в любой миг схватиться за оружие. И скоро инспекционная поездка начальника превратилась в праздник: весть о приближении генеральской коляски неслась впереди нее, и в каждом ауле гостя ждали с хлебом и солью почтенные старики.

Когда вышел Манифест об освобождении крестьян, Лорис-Меликов стал подумывать, не ввести ли крестьянскую реформу и здесь – освобождение горцев от крепостного ига подорвало бы могущество племенных вождей, оживило торговлю и ремесла, но, пока наместником на Кавказе был князь Барятинский, об этом нельзя было и мечтать. Достаточно уж того, что князь, наконец, в полной мере оценил достоинства военного начальника Южного Дагестана, представив его к ордену Владимира 2-й степени и к следующему чину – генерал-лейтенанта.

Орден был получен из рук князя Барятинского, а генерал-лейтенантом Лорис-Меликов стал в другой должности и при другом наместнике. В декабре 1862 года, истомленный борьбою с военным министром, фельдмаршал Барятинский вышел в отставку и тотчас же отправился за границу на воды. Наместником на Кавказе стал брат царя, четвертый сын Николая I, великий князь Михаил Николаевич. Воинское его звание было генерал-фельдцейхмейстер, то есть высший начальник артиллерии. Несмотря на столь грозное звание, человек он был вовсе не воинственный, в отличие от своего покойного дяди и тезки, звание носил чисто номинально и делами артиллерии даже не интересовался. Впрочем, и делами вверенного ему края он тоже интересовался постольку-поскольку – жизнь частная была ему интереснее.