Вице-президент Бэрр

Вскоре я понял, что напрасно дал Гамильтону двухнедельную отсрочку. Он тотчас подстроил мою дуэль на шпагах с неким Самюэлем Брэдхерстом. Мне пришлось принять вызов этого джентльмена. Мы дрались неподалеку от Хобокена. Я был в невыгодном положении, так как руки у Брэдхерста на три дюйма длиннее моих. Гамильтон хотел, конечно, чтоб Брэдхерст так исполосовал меня, чтоб я не смог выйти на дуэль 11 июля. К счастью, я сразу же пустил ему кровь. Брэдхерст покинул поле чести, даже не поцарапав меня.

Вечером 4 июля я присутствовал на празднестве Общества Цинцинната [82] в таверне Фрэнсиса.

Гамильтон держался невозмутимо. Более того, я редко видел его более очаровательным.

— Я должен поздравить вас с удачным свиданием, — пробормотал он, когда мы раскланялись в баре.

— Надеюсь, ваш друг мистер Брэдхерст скоро поправится. — И я отвернулся.

Несмотря на знаменитое высокомерие Гамильтона и его нетерпимость к тем, кто не был наделен столь быстрым умом, он обладал даром очаровывать, когда ему хотелось. Подозревая, что, быть может, он последний раз на людях, он хотел, чтобы мир запомнил его таким: все еще красивым, несмотря на полноту, все еще способным пленять тонкой лестью старших, ослеплять блеском ума тех, кто помоложе.

82

Цинциннат (519–439 до н. э.), призванный римским сенатом в период опасности, после войны сложил с себя диктаторство и вернулся к мирной уединенной жизни. В его честь Вашингтон назвал общество офицеров-ветеранов Войны за независимость.

Мы сидели за столом в длинной комнате — группа пожилых мужчин, не связанных ничем, кроме давней молодости и битв за Революцию, — и я тоже вдруг подумал, что, быть может, в последний раз выступаю на самой яркой сцене республики. Возможно, Гамильтон убьет меня. Еще вероятней, что я его убью. Так или иначе, через неделю все переменится.

Я отрешенно смотрел вокруг, сидя на почетном месте (несмотря на недавнее поражение на губернаторских выборах, я все еще был вице-президентом Соединенных Штатов), и видел себя самого словно издали карнавальным чучелом, а не живым человеком.

Потом писали, что в тот вечер я был мрачен. Очевидно, я не вполне владел собой. Но ведь близилась решительная встреча. Человек, который в течение «пятнадцати лет соперничества» уничтожал меня, почти завершил свое дело, и десятым чувством я знал, что он снова преуспеет, как бы наша дуэль ни окончилась.

Я всерьез расстроился, когда по просьбе присутствующих генерал Гамильтон встал и прекрасным тенором спел «Барабан» — ни один ветеран Революции не может слушать эту песню, не печалясь о давней юности и милых сердцу павших соратниках.

Конечно, я понятия не имел, как коварно Гамильтон подготовил свой уход из этого мира и мою погибель.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Сегодня полковник пребывал в странном возбужденном состоянии.

— Если тебе интересно, Чарли, давай съездим на те холмы, я разыграю для тебя дуэль века, на которой подлый Бэрр сразил благородного Гамильтона, да еще из-за куста чертополоха — видимо, унизительный намек на мой малый рост. А ведь Гамильтон всего-то на дюйм меня выше, хотя сегодня он легендарный гигант и его божественный монумент высится на торговой бирже — в его храме. А мне — ни статуи, ни лавров, только чертополох!

Я пришел в восторг и смутился. Бэрр никогда не говорит о дуэли, все, кроме Леггета, слишком щепетильно относятся к этой теме и никогда ее не затрагивают в его присутствии, хотя весь мир знает об этом событии в жизни Аарона Бэрра и о нем невозможно невспомнить, когда знакомишься с ним.

— Онубил генерала Гамильтона, — прошептала моя мать, когда элегантный маленький старичок впервые зашел в нашу таверну в Гринич-вилледже после возвращения из Европы. — Посмотри-ка на него хорошенько. Знаменитый был.

Когда я стал старше, я понял, что моя семья скорее восхищалась Бэрром, чем наоборот, и мать была польщена, когда я ему понравился; он снабдил меня книгами для чтения, побудил меня пойти в Колумбийский колледж и заняться юриспруденцией. Но когда я впервые увидел его в баре за столиком около камина, он показался мне дьяволом, и мне чудилось, что он, того гляди, вылетит в каминную трубу, окутанный пламенем.

Мы шли к Среднему причалу в конце Дуэйн-стрит.

— Я просил молодого лодочника ждать нас там.

Глаза полковника горели при мысли о необычном путешествии — на сей раз не в воздушные замки будущего, а в прошлое, где он чувствует себя как дома.

— Жара стояла, как сегодня, — тридцать лет и один месяц тому назад. Но, помню, я продрог не по сезону. Я даже приказал разжечь огонь десятого ночью и спал одетый на софе в кабинете. Правда, спал крепко. Добавьте эту деталь к моему героическомупортрету. — Он метнул веселый взгляд в мою сторону. — На рассвете Джон Свортвут пришел меня будить. Потом пришли Ван Несс и Мэтт Дэвис. Мы вышли из Ричмонд-хилла…

Высокий молодой лодочник ждал нас у пустынного причала. Солнце палило нещадно. Кроме нас, на пристани никого не было: на август все уехали из города.

Мы сошли в лодку, и молодой человек начал грести, ровно, медленно взмахивая веслами, к высокому зеленому берегу Нью-Джерси.

— Вот в такое утро… — промурлыкал Бэрр себе под нос. Затем: — Я привел дела в порядок. Набил шесть синих ящиков материалами для моей биографии, на случай если кому-то взбредет в голову ее писать. Теперь эти ящики на дне моря. — Он не опечалился даже при воспоминании о любимой дочери: вел пальцем по воде, щурился на солнце. — Интересно, что думают обо мне рыбы?

Я хотел представить себе, каким он был тридцать лет назад: блестящие темные волосы, гладкое лицо, твердая рука — вице-президент выполняет долг чести. Но я не мог связать крошечного старичка с легендарной фигурой.

— Любовные письма ко мне в аккуратных стопочках, везде указано, какие сжечь, какие вернуть отправительницам, какие прочитать на моей могиле — смотря по обстоятельствам. Я ощутил облегчение в то утро. Все предусмотрено. Все решено.

— А приходила вам в голову мысль, что он вас убьет?

Полковник покачал головой.

— Когда я проснулся на софе, увидел рассвет, я понял, что увижу закат, а Гамильтон — не увидит. — Вдруг лицо его омрачилось, и он отвернулся от яркого солнца; лицо погрузилось в тень. — Ведь Гамильтон заслужилсмерть от моей руки.

И вот я задал вопрос, который мучил меня со вчерашнего дня, но Бэрр лишь покачал головой:

— Я не стану, ни за что не стану повторять то, что сказал обо мне Гамильтон.

Мы молча провожаем взглядом пароход, он плывет из Олбани, посреди реки. На палубе женщины в ярких летних платьях крутят зонтики; их голоса над водой вторят крикам чаек, те следуют за пароходом в надежде поживиться.