Вид с метромоста (сборник)
Шрифт:
Тут на площади появляется Микаэла в сопровождении Эскамильо. Он, как председатель городского общества защиты животных, просит у богачки Микаэлы благотворительный взнос. Он флиртует с ней, целует ей руки, она воркует в ответ.
Хозе смотрит то на Кармен, то на Микаэлу.
Микаэла кажется ему гораздо красивей. Он возмущен, что Эскамильо опять отнимает у него любимую женщину, правда – другую. Он вынимает нож, но Кармен выбивает его у Хозе из рук.
– Ты мой! – говорит она и обращается к Микаэле: – Сеньора, позвольте мне начать торговлю на час позже, я провожу моего жениха к себе в дом, он приехал издалека,
– Хорошо, – говорит Микаэла. – А ты за это поработаешь до восьми вечера.
– Да, сеньора, – кланяется Кармен и берет Хозе за руку.
– Нет! – восклицает Хозе. – Прочь, цыганка! Я люблю ее! – и бросается на колени перед Микаэлой.
Кармен хватает с земли нож, вонзает его в шею Хозе.
– Полиция! – кричат Микаэла и Эскамильо.
Появляются Ремендадо и Данкайро.
– О, что же будет со мною? – рыдает Кармен.
Микаэла обнимает ее и говорит ей и одновременно полицейским:
– Оформим как необходимую оборону.
В смысле – не говорит, а поет.
Изменник
Один молодой человек стоял перед письменным столом.
Стол был придвинут к окну. Комната была маленькая. Еще там была кровать, желтый старенький шкаф и кусочек ковра на линолеумном полу.
Дело было после обеда.
Дело было в одном не очень далеком, но теперь уже заграничном городе – случается ведь такое, когда наши города вдруг становятся иностранными, – но ничего особенного, кстати. Примерно полвека назад это происходило в Британской империи, а в Средние века вообще было обычным делом.
Что-то я отвлекся. О чем это я?…
Да, вот о чем. В одном теперь уже заграничном городе был пригород. А в пригороде был дом отдыха. И в этом доме отдыха жили участники летней школы молодых ученых.
Поэтому на письменном столе лежали книги с закладками, тетрадки, карандаши и блюдце с недогрызенным яблоком. Еще пепельница. Пачка сигарет и зажигалка.
А еще на столе сидела девушка Маша.
Она обнимала молодого человека, а он ее. Он стоял, она сидела на столе и обнимала его не только руками, но и ногами тоже, у нее были сильные ноги в черных бриджах, белых носках и кедах. И этими прекрасными ногами она обнимала его за бедра, пока он обнимал ее за плечи и талию. Такие у них были раскованные, но на данный момент пока еще невинные ласки.
Потому что у них пока еще ничего не было. Они подружились только позавчера. Хотя знакомы были уже года полтора, наверное. Они оба были молодые ученые из одного и того же института, но раньше как-то не обращали друг на друга внимания. А тут буквально с первого дня всё началось, прямо в автобусе, который вез их на эту летнюю школу.
Они обнимались и болтали о всякой ерунде, и вдруг она спросила:
– А что Алиса скажет? Не обидится? Скажет Алиса: «А ну-ка, колися!»
Она произнесла «Алися», так что вышло в рифму.
Алиса была жена молодого человека. Они поженились два месяца назад. Она работала в том же самом институте, но на летнюю школу не поехала.
Молодому человеку
эти шутки не понравились.– Пока что нет, не обидится, – сказал он. – Пока что я ей не изменяю.
– Ах, не изменяешь? – Маша сильно оттолкнула его, соскочила со стола и крикнула. – А ну вон отсюда!
Крикнула вроде бы смеясь, но на самом деле совершенно серьезно.
Он попытался обнять ее, но она вырвалась. Он обхватил ее обеими руками, она больно уперлась кулаками ему в грудь. Он не отпускал и бормотал: «Прости, прости, прости». Наконец она опустила руки и шепотом спросила:
– Ну что? Изменяешь?
– Изменяю, – сказал он. – Уже два дня изменяю.
Она обняла его.
Потом, через полгода примерно, он развелся с Алисой.
Но женился не на Маше, а совсем на другой.
Сестры – нежность и точность
Однажды вечером, примерно в половине шестого, я сидел в уличном кафе на Малостранской площади в Праге, на углу собственно площади и Мостецкой улицы, которая ведет к Карлову мосту. Пил кофе, ел пирожок и глядел на храм Св. Николая, на трамвайную остановку, на светофоры, которые загорались красивым красным цветом.
В Праге вообще много красивого красного – розы и гортензии, названия улиц и номера домов, шарфы, занавески и даже красная подкладка сюртука у какого-то странного джентльмена.
Но я про другое.
Рядом со мной, за соседним столиком, сидели две девушки. Даже, можно сказать, девочки. Они пили зеленый чай из высоких толстостенных фаянсовых чашек. Еще на столе был большой фотоаппарат – один на двоих.
Они устали, сбросили туфли. Одна поджала ноги под себя, скрестила их и сидела почти что в позе лотоса.
Другая вытянула ноги под столом и, поставив пятки на перекладину, сводила и разводила стопы. У нее были трогательно толстенькие пальцы с короткими ненакрашенными ногтями, да и сами ножки у нее были толстые и короткие.
Лотос и Коротышка.
Они довольно громко разговаривали, вроде бы по-чешски. Но с официантом вдруг заговорили по-английски. То есть это были не чешки. Хотя язык был прохож на славянский. Но точно не знаю. Не разобрался, не расслышал.
Не в том дело.
Официант принес им пиццу, а также вилки и ножи.
Лотос разрезала пиццу на четыре куска и уронила свой нож. Красиво и ловко нагнувшись, подобрала его с каменного пола. Коротышка что-то сказала ей. Наверное, «брось его, он грязный!». Лотос засмеялась и положила нож на стол. Подула себе на пальцы, обтерла их салфеткой. Коротышка засмеялась тоже.
Они стали есть пиццу руками.
Потом допили чай.
Потом стали говорить о чем-то очень тихо.
Официант унес пустую посуду.
Коротышка положила руки на стол, медленно протянула их вперед. Лотос положила лицо ей в ладони. Коротышка погладила ей щеки. Лотос приподняла голову и посмотрела на подругу. Она тихонько шевелила губами, касаясь ими Коротышкиных пальцев.
Потом они позвали официанта. Он принес счет.
Они полезли в кошельки, достали по сто крон каждая. И еще по какой-то монетке. И расплатились точно пополам.