Вид с метромоста (сборник)
Шрифт:
«Но как, как, как я могу тебе помочь? – читала она дальше. – Умоляю тебя, милая моя Бригитта, прими от меня эту сумму, чек прилагается, обналичишь в любом банке, покупай старикам хорошую еду или найми им помощницу, ну и себя не забудь, обнимаю, целую, вечно твоя сестра Вильгельмина».
Тамара засунула письмо в длинный конверт, а конверт спрятала в сумку, рядом с окороком. Стала думать, что сказать старикам насчет бриллиантов. Потому что она сначала хотела честно разложить эти деньги на кучки – октябрь, ноябрь и тэдэ, до мая бы хватило на гостинцы маме с папой, плюс энзэ на лекарства, – но, прямо из банка выйдя, увидела рекламу магазина «Счастье и блеск», где была скидка на бриллианты пятьдесят процентов, и даже круче – купи кулон со
А старикам купила окорок воронежский.
И вот, значит, везла им такой гостинец.
Она поправила свои бриллианты на груди, спрятанные под платком. Как объяснить маме с папой? Выиграла в лотерею? Завела себе крутого мэна? Или устроилась в банк помощницей председателя правления? Лотерея – глупо, насчет банка – а где дальнейшая зарплата, так что лучше крутой мэн. Всегда можно сказать, что он ее подло кинул. И заплакать, и мама будет долго жалеть, а папа будет выходить на крыльцо посмолить папироску, а потом целовать ее в затылок, дыша табаком, как было уже много-много-много раз, и Тамара затылком почувствовала мурашки от приближения чего-то непонятного, и через полсекунды удар, она мешком лежит на деревянной скамье, а какие-то гады – двое мужиков – потрошат ее сумку, разматывают платок на ее шее и срывают с нее бриллианты.
Один мужик вытащил окорок, понюхал. Дал понюхать напарнику.
– Ло кошер, – сказал тот брезгливо.
– Еврей, что ли? – удивилась Тамара, потому что мужики были негры.
Высокие, красивые, худощавые, в растаманах и пирсингах, в узких драповых пальто и красных шерстяных шарфах.
– Nous sommes de la Martinique , – объяснил бандит, пряча бриллианты во внутренний карман пальто и швыряя окорок Тамаре. – Ce n’est pas un crime, c’est le ressentiment racial! [8]
8
Мы из Мартиники. Это не преступление, это расовый гнев! (Фр.)
Поезд остановился. Они прыгнули в тамбур и исчезли.
На следующей остановке Тамара вышла, села на скамейку у ограды, рядом с заколоченной будкой. Это был крохотный полустанок, на полпути между городом, где она жила, и деревней, где жили папа с мамой. Ни кассы, ни расписания.
Ей было стыдно ехать к родителям без бриллиантов. Потом вспомнила, что старики про бриллианты ничего не знают. Через полчаса показалась электричка. Но не остановилась.
Тамара проголодалась.
Открыла сумку, достала окорок. Но эти гады взяли всё, даже косметичку, где была пилочка для ногтей.
Тамара попыталась откусить кусочек. И вдруг ощутила во рту короткий хруст и тухло-кисловатый вкус. Зуб под коронкой сломался. Передний.
– Нет, нет, нет! Зуб передний под коронкой – это уже слишком! – сказал Господь Бог, милосердный и попечительный.
Тамара вытащила застрявший между зубами кусочек дотверда запекшейся свинины. Откусила мягкое. Стала жевать и сочинять ответное письмо сестре в столицу.
«Ma ch'ere soeur, je te hais, chatte sale…» [9] – нет, словарного запаса не хватает, лучше по-русски…
9
«Моя милая сестра, я тебя ненавижу, грязная потаскуха…» (Фр.)
Умчались гламурные годы
Пора поделиться гламуром. А то все кругом обсуждают, как быстро и при этом изящно откупорить бутылку вина розе, как будто мы, наше поколение, к этому никакого отношения не имеем. Розе – что-то слышится родное. Наверное, это вроде «Рожеве міцне», как же, как же, пивали!
Так что вперед.
Что меня радовало в пору моей гламурной юности?
Утренняя затяжка вчерашним королевским бычком таллинской, непременно таллинской, еще с одним «н», сигареты «Прима», которую девчонка позавчера купила для меня у проводника таллиннского экспресса, не поленившись встать рано утром, когда я еще спал.
Ее ласковые слова: «De manger avant de fumer, trou du cul!» («Не смоли натощак, жопа!»)
Прозрачная капля водки «Московская особая», которая стекает по ребру граненого стакана стиля ар-деко в дизайне Веры Мухиной, когда, запрокинув голову, допиваешь свою долю из на троих и видишь сквозь стекло терракотовую фабричную стену с калейдоскопически ушестеренной надписью «Ритка сука!».
Или ни с чем не сравнимое ощущение проглоченной пригоршни ломаных бритв и иголок в горле – от водки саратовского или касимовского разлива, которое проходит после куска хлеба с куском сала и половинкой соленого огурца, – собственно, вся сладость в том, как вдруг испаряется ужас неминуемой смерти.
Хлорный запах общежитских простынок. Скрип панцирной сетки. Шаги коменданта в коридоре как шаги командора.
Наивный дезодорант, смешанный с влекущим запахом тела и одуряющей пряностью колготок.
Пушистые икры, уютные подмышки и шепот: «Вон там на окне банка воды, на этаже душ сломался».
Неузнаваемые лица с утра. Свое – потому что немножко слишком выпил и подпух. Ее – потому что вечером на танцах не успел рассмотреть.
Роскошная поездка среди ночи на пожарной машине. «Добавь рупь, поедем по осевой (то есть посредине улицы, загнав двойную сплошную меж колеса, оседлав ее, как – ах, вы сами понимаете, как и кого!)». Добавляешь, и мчимся. «Добавь еще, с сиреной тебя прокачу!» Эх, вот тебе, дядя, еще железного Лукича, помчались!
Жжааауууу!!!
Секс в коммунальной кухне, где под магнитофон, орущий Теодора Бикеля «Не ходи на тот конец, не водись с ворами!», возится, грохоча кастрюлями, слепая соседка. Мы устроились на табурете. Слепая соседка протягивает руку, шарит по столу совсем близко от нас – мы подталкиваем к ней искомую банку с солью, не прекращая любви.
Неописуемая дверь с противовесом, гиря которого скользит в пазах, дверь в старую в одноэтажном деревянном доме квартиру.
Чувство единства со всем человечеством, когда вот в такой квартире, в заросшем пресненском переулке, оторвавшись от девчонки, садишься в кровати, которая торцом придвинута к окну, сдвигаешь с подоконника бутылку, отворяешь окно, и прохладный шепот сирени обнимает тебя, и ты закуриваешь, и кто-то идет мимо и спрашивает, остановившись: «Браток, дай огоньку», – и ты даешь ему прикурить, и он видит, что у нас тут делается, и говорит: «Спасибо, браток, счастливо, пока!»
И само собой поется «Because all men are brothers, la-la, la-la, la-la»…
Brothers, sisters and lovers.
Ночной рык неизвестного зверя в зоопарке. Ему отзывается птица, высоким и резким криком не наших степей.
В бутылке осталось еще вино.
«Будешь?» Она спит.
Наслаждение от понимания разности любви в великих европейских культурах, что совершенно ясно из рифм: amour – toujours, love – above, любовь – кровь.
Постоянство, возвышенность и ужас.
О свойствах сверхдлинных рядов