Вид с метромоста (сборник)

Я мог дать им весла и крохотный шанс. Они были так сильны и прекрасны, что я почти поверил – они спасутся.

Поэтому я крикнул:

– Эй, хватит мокнуть под дождем! Пошли за мной.

Я привел их в рыбачий домик. Сам растопил печь и постелил постель.

– Свидание заканчивается завтра. Паром отходит в полдень. Вам осталось несколько часов. Раздевайтесь и ложитесь, – почти приказал я.

– Мы не венчаны, – возразил Хансен, и его невеста кивнула.

– Глупец! – закричал я. – Ты сможешь первый и последний раз в жизни познать женщину! А ты, – повернулся я к ней, – можешь забеременеть и родить ребенка от своего любимого, которого завтра расстреляют! Живо в постель! – и я направился к двери.

– Нет! – хором закричали они. – Это неправда! Вы лжете!

Я закрыл за собой дверь и ушел к себе. Выпил стакан шнапса и заснул.

Наутро погода была чудесная. Ни ветерка. Солнце. Море – как зеркало.

В домике никого не было.

Я очень устал, обыскивая остров, и прилег на теплую плоскую скалу. Я задремал, и мне приснилось, что на меня летят две огромные чайки.

Своими клювами они целились мне в глаза».

– Моя фамилия Хансен, – сказал молодой человек.

– Здесь каждый третий – Хансен! – ответил старик.

– Моя мать жива, а отец умер совсем недавно, – сказал молодой человек. – Они сумели добраться до шведского берега.

– Вряд ли, – сказал старик. – Эту красивую историю я выдумал. Парня я расстрелял в тот же день, а девушку отправил назад, едва она сошла с парома. «Извините, барышня, опоздали».

– Подлец, палач! – сказал молодой человек, вставая. – Поделом тебе!

– Ну, сам посуди, – сказал старик, вцепившись в его рукав, – ну какой я капитан королевской гвардии? Бывший столяр. А ослеп, потому что пил всякую дрянь. На хороший шнапс денег не хватало.

Молодой человек порылся в саквояже, достал пару монет и дал старику.

Тот поклонился и попросил довести его до трактира.

Пирамида

кто эти игроки, что ходят вкруг стола?

Снилось, что я еду в старом автобусе.

Растрескавшиеся дерматиновые сиденья с железными обводами. У окон надписи «Не высовываться!» и какие-то смешные защелки для открывания; сейчас таких не делают. Рубчатые резиновые коврики на полу.

Но не в том дело.

А дело в том, что выходить из этого автобуса надо через маленькую переднюю дверь. Потому что двери в салоне сломались. Но не просто выходить, а сначала втиснуться в кабину, с трудом запихнуться на маленькое сиденье рядом с водителем – там кабина, как в автомобиле, – а потом вылезать через правую дверцу.

Никто не виноват.

Ни шофер, что задние и средние двери испортились.

Ни конструктор, который сделал переднюю дверь такой неудобной.

Ни толстая тетка, которая никак не может протиснуться сначала на сиденье, а потом в дверь наружу.

Ни пассажиры, которые опаздывают, злятся, толкаются, чуть ли не дерутся.

Весь помятый, выпрыгиваю на тротуар и думаю:

Как тяжело жить, когда никто ни в чем не виноват.

Когда всё неприятности случаются как бы сами собой.

Когда про все можно сказать: «Так вышло, так получилось».

Так стасовалось и так выпало.

Так уж как-то сложилось.

Совпало. Произошло.

Образовалось.

Чувствуешь себя бильярдным шаром. Летишь себе по сукну.

Ужасно.

Прощальная симфония

этнография и антропология

Терпеть не могу, когда на маленьких конференциях или, паче того, на круглых столах некто выступит и тут же удирает.

Сразу начинает казаться, что он не слушал предыдущих докладчиков, а просто ждал своей очереди. Такие господа часто пишут ведущему записочки или показывают знаками. Тычут на себя, потом на кафедру, потом на часы и двумя пальцами изображают ноги-ноги. То есть «пусти меня поскорей выступать, а то мне бежать пора».

Не знаю, какие для этого должны быть веские причины.

И уж точно не знаю, кем надо себя считать. Вот, мол, я одарю присутствующих блеском своего интеллекта и дальше пойду. Дальше одарять.

Вспомнил смешной случай. В 1990 году, кажется.

Был круглый стол по межнациональным отношениям, проводил его Игорь Крупник, выдающийся антрополог (сейчас работает в США).

Пришло человек пятнадцать примерно. Ваш покорный слуга в том числе.

Тут все стали просить Игоря, чтоб он им поскорее дал слово. Потому что у одного конференция, у другого семинар, у третьего редколлегия, ну и так далее. Все причины очень уважительные.

А у меня, бездельника, никаких причин. Никуда-то я не тороплюсь, никто меня нигде не ждет.

Каждый выступит, ответит на вопросы – и к дверям. Кто-то смущенно прижимает руку к сердцу, кто-то виновато улыбается, а кто-то, наоборот, очень строго и отстраненно смотрит на часы, говорит: «Ой-ой-ой!» – и уходит.

Вот уж человека четыре осталось. Потом три.

Предпоследний выступил и говорит:

– Денис Викторович, я так хотел послушать ваше сообщение! Я так люблю ваши статьи, они такие проницательные и смелые! Я, можно сказать, специально ради вас пришел! Но, ради бога, извините, у моего аспиранта через полчаса защита…

– Ничего, ничего, – говорю. – Спасибо на добром слове! Успехов!

Ушел он.

Остались мы с Игорем вдвоем.

– Ну, – говорю я. – Ты что, будешь один меня слушать?

Он говорит:

– А как же! Слово предоставляется журналисту Денису Драгунскому.

Я открыл свою тетрадку, рассказал всё, что планировал. Коротко получилось, минут пять. Как раз по регламенту.

Игорь задал мне пару вопросов. Я ответил.

– Ну, всё, – говорю. – Пошли, что ли?

– Как это «пошли»? – возмутился он. – А мое заключительное слово? Я же ведущий, я же должен всё это подытожить!

– Давай! – сказал я.

Он подытожил.

Я его поблагодарил.

И мы вместе пошли к метро.

В ожидании народа

памяти Константина Кавафиса

Всё. Терпение лопнуло. Народ должен сказать свое слово.

Все знают, что это случится сегодня. Сегодня народ наконец-то выйдет на площадь. Народ – это страшно. Народ – обвинитель, судья и палач в одном лице. Народ беспощаден. Но народ справедлив. Как скажет народ, так и будет.