Видимо-невидимо
Шрифт:
Кукунтай, не отрывая глаз от свода, коротко мотнул головой.
— Тогда я ухожу, — сказал Рутгер, глядя на учителя. — Совсем.
Видаль с Хо переглянулись. Хо показал пальцами: уводи, там разберемся.
Рутгер все смотрел на Кукунтая не дыша, тянулся сам-весь взглядом, ждал. Кукунтай даже не шевельнулся в ответ.
— Мастер Видаль, — звонко, срываясь с голоса, попросил Рутгер. — Проводите меня, пожалуйста, в Суматоху.
Видаль еще раз глянул на Хо, поднялся.
— Пойдем уж, пойдем, — и протянул птице руку.
Но в Суматоху не повел — что там делать, в Суматохе? Видно
Рутгер сперва возмутился, сверкал глазами, даже ногой топнул. Видаль только кивал на все, соглашался — а потом спросил тихо, что случилось-то?
Рутгер покраснел, отвернулся, дернул плечом.
— Ага, — сказал Видаль, — вижу. Но не понимаю.
— Ну так что у вас случилось?
Кукунтай лениво наклонил голову на плечо, долготерпеливым взглядом смерил на Хо, вздохнул.
— Жила-была девочка. А племени нужен был шаман.
— А-а, — протянул Хо. — Понимаю. Да. А Рутгер при чем?
— Упал я, голову ушиб. Долго на берегу лежал. Замерз. Рутгер меня в ярангу притащил и стал согревать, как я учил.
— А-а, — кивнул Хо. — Да, понимаю. И что? Испугался?
— Если бы! — фыркнул Кукунтай. — Замуж зовет.
— А-а! Ну да, конечно. Понимаю. А ты что?
— Да нельзя мне замуж идти. Да как — я? Да и нельзя вообще.
— Понимаю, да. Дело серьезное. Нельзя или не хочешь?
Кукунтай с шумом втянул воздух, одарил настырного мастера гневным взглядом.
— Да он же ребенок!
Слишком долго возвращался шаман из дальних мест нездешних, горних и исподних. Слишком долго отдыхал — беспробудным сном, на волосок, на полволоска от смерти. Вот он выходит из яранги: истончившаяся в трудах новорожденная душа, облаченная в новую плоть, истаявшую без земной еды, прикрытую наспех одеждой из оленьей шкуры, выходит живой, но слабый. Вот он видит костер и живых людей кыталык вокруг костра, и чужого шамана, говорящего с духами. И стоит в темноте, слушает чужой бубен и не знает, как ему поздороваться с людьми.
Вот девушка Кайутак подбегает к нему, радостная, улыбается, приплясывает:
— Смотри, сестра, Моолот привел шамана — настоящего, с бубном! Он прогнал злых, спас кыталык. Иди за Моолота, сестра, он хороший охотник, лучший, для тебя старался.
Кукунтай смотрит вперед: чужой шаман чувствует его взгляд и оборачивается, и тоже смотрит. Они все понимают между собой.
— Где твои люди? — спрашивает Кукунтай, зная ответ.
— Вот мои люди, — отвечает тот шаман, но его люди умерли все.
— Я прогнал злых, — говорит Кукунтай, но тот шаман только улыбается и встряхивает бубен. Тихий гул отвечает Кукунтаю.
— У тебя даже бубна нет, сестра! — говорит Кайутак. — Это новый шаман прогнал злых, все видели, все знают. Пойдем домой, сестра, переоденься, устроим хорошую свадьбу тебе.
— Где твои люди? — спросил его мастер Хо.
— Я не вспомню дороги туда, — ответил Кукунтай.
— Ты оставил их?
— Они не приняли
меня.— И ты оставил их на того, кто не сможет их защитить?
— Они сами выбрали его.
— Может быть, они и умерли все?
— Может быть, — пожал плечами Кукунтай.
— А если живут и ты им нужен?
— Да сколько лет для них прошло, — усмехнулся Кукунтай. — У них не один шаман с тех пор поменялся.
— И правда. А что Рутгер дитя — ты хоть помнишь, сколько тебе лет на самом деле?
— Какая разница, — нахмурился Кукунтай, — какая разница, когда я прожил столько?
Рутгер развел руками:
— Я замуж звал — высмеяла. Мне, говорит, куда замуж? А ты, говорит, ребенок.
— И правда.
— А сама-то!
Видаль взял его за плечи, встряхнул.
— Слушай сейчас меня. Возраст мастера не временем измеряется, а жизнью. Время мимо нас течет, это правда. Чтобы старым стать — знаешь, сколько пива в Суматохе надо выпить? Некогда нам по пивным жизнь просиживать.
— Вот оно что… — прошептал Рутгер. — Так если я годика три в Суматохе как нормальный проживу, я старше стану, а она как есть останется?
— Как есть… и на еще три года трудов старше. Дурак ты, Рутгер, и это во-первых. А во-вторых, я тебе вот что скажу. Если мастер Кукунтай про себя говорит «я это сделал», то тебе надо понимать совсем мало, немного надо понимать. Не перетрудишься. Если мастер говорит, что он это сделал — значит, он это сделал. Никакая не она. Он. Мастер Кукунтай. И пока другого не скажет — будь добр, так и понимай.
— Так мастер же Видаль, как же?… Я же всю ночь… Обнимал! Какой же — он?
— Вот какой он сказал, такой и есть. Ясно?
— Да где уж мне понять… — насупился Рутгер.
— Ну, запомни хотя бы. Я и сам не понимаю. Но вот так оно есть.
Дальше шли по дороге молча. Рутгер все вздыхал беспокойно и поглядывал на Видаля, но ничего не говорил. Запах хвои, прогретой солнцем, запах пыльной дороги, запах алых ягод в тонкой траве, тишина, переплетенная шорохом ветвей и птичьими возгласами. И вздохи Рутгера за спиной.
— Ты мне что-то сказать хочешь? — не выдержал Видаль.
— Ага, — мотнул головой Рутгер. — Но мне еще подумать надо. Не сейчас, погодя.
— Ну погоди, погоди, — согласился Видаль.
Негде остаться и некуда уйти. Нет места у людей и незачем жить самому. Бледное солнце осени стоит невысоко над скалистым берегом, внизу качается и бьется серая вода. Один шаг вперед — и короткий полет, и ледяная вода вышибает дух, и серебристые гирлянды пузырей провожают тебя в глубину, это воздух земли прощается с тобой, убегает с веселым журчанием прочь, к свету, к жизни. И ты закрываешь глаза, исчезаешь.
Маленький тюлень, отфыркиваясь, выпрыгивает из воды, переворачивается, ложится на бок и скользит легко и свободно в серых волнах.
Семигоричев погост
Покойнику не закрывали глаз, не складывали рук на груди. Засохший до каменной твердости, он был завернут в рядину и оставлен до утра под навесом. Кто станет высиживать бдение над глиняным идолом? Скорбно постояли, прощаясь с новой несбывшейся надеждой, да и пошли в хату — вечерять и спать.