Видящий. Лестница в небо

– Вот, чистейшая! Наверное, даже целебная! – Слегка впечатленный мужчина покорно опустошает поднесенный стакан. Проверено на себе – обычная чистая вода, никакого подвоха.

– И чего вы так всполошились? Наташины деньги можете не трогать, я о них ни слова не говорил! Но у меня и свой пай в вашем деле имеется. Я тут решил переехать, а это такие траты! Да еще раньше вы меня заставили потратиться на переезд от Натальи. А все так дорого! Ужас просто! – Огромных усилий стоит сохранять спокойный благожелательный тон, когда хочется ржать.

– И что вы все-таки хотите? – справившись с собой, спрашивает купец.

– Выкупите мой пай. И я вас больше не потревожу. Ничего общего у нас с вами не останется, воспоминания оставьте себе.

– Сто тысяч.

Тонюсенькое водное лезвие срывается с пальцев и разбивает стакан, все еще зажатый купцом.

– Что ж вы так неосторожно-то, Иван Иванович! Порежетесь ведь!

– Двести.

– А как ваше здоровье вообще? Сердечко не шалит? В вашем возрасте, да еще с молодой женой, стоит уделять здоровью повышенное внимание. – Заботливо беру купчину за руку, якобы щупая пульс и слегка взвинчивая кровяное давление.

Вырвав руку, Гавриленков некоторое время шумно дышит, успокаивая подскочивший ритм сердца.

– Сколько вы хотите?

– Есть такая замечательная круглая цифра: полмиллиона называется. Давайте сразу на ней остановимся.

Мои паи, конечно, столько не стоят, а вот в сумме с Наташкиными деньгами набежит гораздо больше, хорошо купчина сумел раскрутить наш проект; контракт с администрацией города, который мы с ним отхватили в январе, очень помог в свое время подняться.

– Вы… вы шутите? – Купец неосторожно режется осколком, все еще зажатым в кулаке.

– Нисколько. – Мимоходом, даже не касаясь, залечиваю порез. – Кстати, какой цвет гранита вы предпочитаете?

– К-к-какого гранита?

– Ну как: на памятник… Вы так плохо стали выглядеть, еще и порезались, а я предупреждал вас…

Купец устало молчит некоторое время, а потом решительно достает бланк договора и начинает его заполнять. Люблю понятливых людей, а то уже устал держать сочувственную мину, все время хихикнуть хочется. Спустя полчаса подписываем договор. Аккуратно складываю свой экземпляр и прячу во внутренний карман.

– У меня пока только чек.

– Отлично; вы же не хотите надуть своего бывшего делового партнера?

Злой взгляд купца говорит об обратном, но внешне он обреченно кивает.

– Кланяйтесь от меня Наталье Сергеевне. Впрочем, не стоит. Если денег до понедельника не будет – сам зайду проведать.

Намеки мне сегодня хорошо удаются: Гаврюша аж снова бледнеет при мысли о моем повторном визите.

– Кстати, вдруг вам интересно… – решаю все-таки добить купца, – смотрите, кто мне дворянство вручал! – Снимок с серьезным Милославским, пожимающим мне руку, производит на купца неизгладимое впечатление. Кажется, что кровь вообще полностью отлила от его лица, настолько белым становится этот обычно румяный полнокровный толстяк. – Хотел ему свои паи продать, но все-таки о вас прежде подумал. Первый деловой партнер как-никак!

Странным взглядом Гавриленков провожает меня до самого выхода из кабинета. Похрен, зато теперь сто раз подумает, прежде чем возможную пакость подстроить. Так что не сомневаюсь: в понедельник деньги будут на счете.

Пожалуй, для визита к князю я готов.

Интерлюдия вторая

Секретарь открыл дверь в кабинет, едва завидев входящего Григория. Однако, вопреки обыкновению, хозяин даже не сделал попытки встать, приветствуя гостя, и не произнес ни слова, пока Осмолкин-Орлов устраивался в кресле напротив. Такое начало встречи напрягало.

– У вас есть какие-то новости для меня? – первым не выдержал и нарушил молчание бывший гвардеец.

– Да, но вы меня обманули.

– Обманул? В чем? – Удивление казалось совсем ненаигранным, но Гавриленков не поднялся бы с самого низа, если б не умел распознавать ложь. Теперь даже самого его удивляло, как он мог поверить и довериться этому человеку. Не иначе бес попутал. Да еще корочки одного ведомства ввели в заблуждение.

– Теперь я уже думаю, что во всем.

– А поконкретнее можно? Очень трудно, знаете ли, объясняться, не зная сути обвинений.

– Во-первых, вы обещали защиту, в первую очередь Наташе.

– С ней что-то случилось? – Иван Иванович даже передернулся от предвкушения, которое на миг мелькнуло в глазах его собеседника.

– Нет, слава богу; и со мной, как видите, тоже все хорошо, – хмуро проронил купец, – но это не ваша заслуга.

Григорий, подавшийся до этого вперед, как-то разочарованно откинулся обратно на спинку кресла.

– Тогда в чем вы меня обвиняете? – поинтересовался он с некоторой ленцой в голосе.

– Егор приходил ко мне домой в пятницу.

– И?

– Попросил выкупить свои паи. Очень настойчиво попросил. – Хозяин непроизвольно кинул взгляд на место глубокого пореза, от которого не осталось и следа.

– Он угрожал вам? – снова подобрался гость. – Шантажировал жизнью Натальи или вашей собственной?

– Вы знаете, – с неожиданной усмешкой ответил Иван Иванович, – не угрожал. Но повторюсь, просил очень настойчиво.

– Надеюсь, вы отказали?

– Я что, идиот? Конечно нет.

– Признаться, я вас не совсем понимаю…

– Давайте расставим точки над «i», Григорий Андреевич. Вы втянули меня в свою игру, заставили пожертвовать деловой репутацией. И не важно, что это всего лишь мальчишка, теперь как минимум один человек будет твердо уверен, что Иван Иванович Гавриленков нечестен со своими партнерами. А мальчишкам свойственно вырастать, господин Осмолкин.

Твердый уверенный взгляд мужчины не отрывался от собеседника, отмечая и досаду, и злость, калейдоскопом мелькавшие на его лице.

– Пообещали защиту мне и семье. Но Егор, вопреки вашим рассказам, оказался благороднее вас. Он взял гораздо меньше, чем ему причиталось бы, учитывая, что Наташа на самом деле ничего не вкладывала. Неужели вы думаете, я с самого начала не понял, кто из них главный? – Жестом хозяин заставил промолчать вскинувшегося гостя.

– У парня было деловое чутье, интересные идеи, которые могли принести гораздо больше, если б нам удалось продолжить сотрудничество. Воспользовавшись моим незнанием и чувствами к госпоже Ливановой, вы убедили меня пойти на подлость. Что ж, теперь это останется на моей совести.