Викинг
Шрифт:
— Встань, ради Бога, — ворчливо, как всегда, сказал он.
— Ты сказал мне вставать перед тобой на колени, пока я — твой человек.
— Ты уже не ешь за моим столом много месяцев.
— Я пользовался твоей лодкой, а это одно и то же. Но я заплачу тебе за нее десять монет, если тебя устроит такая цена.
— Если ты принес мне хорошие новости, то я отдам ее тебе даром.
Я рассказал ему о нашем с Хастингсом плане вторжения в Англию этой весной.
— А я собирался сделать тебя своим посыльным, — задумчиво протянул Эгберт. — Ты меня очень обяжешь, если не будешь больше вставать передо мной на колени.
План был оговорен
Три флотилии по сто кораблей каждая, находились под командой Хастингса, Бьёрна и Ивара. Посыльные направились на зимние стоянки викингов в Европе в устьях Сены, Шельды, Рейна и Соммы с предложениями присоединиться, когда морские чайки начнут вить гнезда.
— Это будет великий поход, — говорила Китти, сидя на корточках, когда я изучал карты Эгберта. — А что мы будем есть и пить?
— Лодки привезут огромные запасы продовольствия, а мы будем забивать скот здесь, на берегу. О ком ты думаешь, Китти? — я взглянул на нее.
— Я думаю, что будут есть питомец, ставший вождем целых полчищ, и его старая желтокожая кормилица. Еда должна быть обильной, если мне придется питаться твоими объедками.
— Надеюсь долга, который я собираюсь взять с Аэлы, тебе хватит?
— Ненадолго может и хватит.
— А что, если твой питомец захочет сам стать королем?
— Я думала, ты поклялся сделать королем Эгберта.
— Это не твоего ума дело, но все же я попробую тебе объяснить. Эти рисунки — карты Нортумбрии — говорят, что она состоит из двух древних королевств, Бернисии и Дейры. Я обещал Эгберту, что он будет королем Нортумбрии, но не обещал, что он будет единственным ее королем. Предположим, он будет править в землях севернее реки Тайн, на территории пиктов, тогда как Оге, бывший раб, возьмет богатейшие владения между Тайном и Хамбером. Корона Йорка до сего дня венчала других королей…
— Да, это выше моего понимания. А ты будешь носить роскошную одежду, золотые украшения и драгоценные камни?
— Тебе такие и не снились.
— Все это у тебя уже есть. Ты будешь спать на золотом ложе и не видеть снов о Хастингсе?
— Хастингс хочет стать королем Уэссекса, который граничит с Уэльсом. Так что будет большая война. Но что, если в это время король Нортумбрии бросит битву и захватит его драккары, чтобы обогнув побережье, отправиться к Родри, королю Уэльса, свататься к его дочери Моргане? Предположим, он завоюет ее, и тогда король Родри скрепит своей королевской печатью пергамент, соглашаясь ударить одновременно с востока и с запада и раздавить Уэссекс как орех.
— Это твое сердце расколется как орех, и задолго до этого.
— Что ты хочешь сказать, косоглазая колдунья?
— А что тут говорить? Ты приручил сокола-оборотня, и по твоему приказу он нанес девять ран сыну Рагнара. Соколица соединила свою душу с твоей, а прилив, посланный убить тебя, отступил. Ты убил Брата Рагнара и украл королевскую невесту, а когда пришло время, ты убил Рагнара и разделил ложе с черноволосой феей, а теперь волшебная рыбка указывает тебе лебединую дорогу по Полярной Звезде. Сколько ты заплатишь за это?
— Я уже отдал свою левую руку, желтая сука из Хеля!
— Левую руку! — смех, похожий на крик морских птиц, вырвался из ее уст. — Один отдал глаз за Девять Рун! Ты думаешь, что твоя судьба удовлетворится куском мяса и костью? Чего она ждет, Оге Кречет? Сделает ли она тебя королем Англии, прежде
чем оборвется нить?Я замахнулся, чтобы ударить ее, но рука задрожала и повисла плетью, а глаза Китти наполнились слезами.
— Я забыл, Китти, что ты отдала правду своего рта моим глазам.
— Это был страшный дар. Ты не можешь видеть всю правду, только ее бесформенную тень. Оге, почему Алан, великий певец, поехал с тобой?
— Потому что я убил Рагнара Лодброка, Великого Викинга.
— Его ты убил лишь однажды, и это уже минуло. Кого еще ты убьешь, чтобы об этом стоило сложить песню, достойную его пения? Аэлу? Отличная тема для песни, перед последним куплетом можно остановиться и промочить горло медом. Хастингса? Скорее он убьет тебя, нанеся одну глубокую рану, стоящую его девяти. И это будет концом песни. Алан привез свою арфу, чтобы петь о чем-то простом и благоразумном? И судьба удовлетворенно оборвет нить? Нет, ты должен убить Хастингса. Не это ли суждено? А когда он рухнет перед тобой, обагренный кровью из девяти ран по девять раз, сможет ли Алан отложить свою арфу?
— Нет, он не сможет отложить ее. Он должен держать ее наготове. Он должен ждать.
— И чего же он должен ждать, Оге Дан?
— Дракона, который придет, чтобы сожрать меня.
— Чего еще, кроме дракона пострашнее того, что убил Сигурд? И вновь я отдаю твоим глазам правду моего рта.
И она подошла ко мне и вновь вытащила у меня из-за ворота мой талисман, который иногда называют «золотом дурака».
— Сможет ли он защитить меня от дракона? — спросил я.
— Не он спас тебя от укуса блох. Это всего лишь знак того, что должно произойти. Если ты сможешь заглянуть в него, то сумеешь узнать, почему Алан последовал за тобой и почему он ждет.
— А Алан знает?
— Знает его душа, как и моя, но души не заговорят.
— Возьми «золото дурака» в левую руку, Китти.
— Нет, дитя. Вспомни, как когда-то я прижимала тебя к своей груди!
— Делай, что я тебе говорю, или я отрублю эту грудь своим мечом!
— «Золото» в моей левой руке, Оге.
— Сожми на нем пальцы.
— Я сжала их на этом огромном коричневом мохнатом пауке, чей укус несет безумие. Они крепко сжаты.
— Как он выглядит?
— Круг с кривыми краями.
— Твоя душа может уже говорить?
— Еще нет.
— Отпусти камень.
Она разжала пальцы, и он закачался вперед-назад на шнурке.
— Сними повязку с моей левой руки.
— Зачем, это ведь так просто…
— Тогда почему твои руки трясутся, а ты тяжело дышишь?
— Позволь мне уйти, Оге, во имя молока, которым я вскормила тебя.
— Делай, что я тебе говорю, пока я не выпустил кровь из твоих вен Клыком Одина.
— Вот. Повязка снята.
— Сожми обрубок крепче своей левой рукой.
— Сжала. Сжала.
— Положи правую руку на свою грудь и сожми еще крепче мой обрубок.
— Пощади меня, Оге, если любишь хоть немного. Не мучай меня больше.
— Ты в муках родила ребенка, но он умер, и я занял его место. Потому что я очень люблю тебя, единственной пощадой для тебя может быть смерть. Делай, что я говорю!
Она подняла мертвую руку, не черно-коричневую-красную, как мой обрубок, а молочно-белую с белыми ногтями и — как велико было ее мастерство — не ссохшуюся. Пока она держала ее за запястье, я сжимал ее правой рукой. Она была едва теплой, сохранив частицу тепла сердца Китти, но скоро стала такой же теплой, как и при жизни.